Сердечная подруга

– Ты меня больше не любишь? – пробормотала она как ребенок, ожидающий наказания.

Я поцеловал ее в лоб.

– Я люблю то, чем мы были, но не то, чем мы стали.

Произнеся эту загадочную фразу, я проводил ее до двери.

Впервые работа над романом показалась мне каторгой. Я смотрел на экран монитора с безразличием пенсионера, уставившегося в телевизор.

Я лег спать, одинокий и усталый.

Прежде чем я провалился в сон, мне в голову пришла странная мысль.

Не предположение, а уверенность: жить мне осталось не очень долго.

* * *

Вернулся Матье. Глядя на его довольное лицо, я и сам повеселел. Во время церемонии случилось нечто неожиданное.

Хранитель музея Беппе Русполини сильно задерживался. Толпа, собравшаяся в зале номер семь, с нетерпением ожидала начала. Куда запропастился хранитель? Да еще в такой день! Помощница Русполини с тревогой посматривала на дверь и в который раз тщетно пыталась дозвониться до своего патрона по мобильному. Матье, Гаранс, чета Уэзерби, Деламбры, Грациани, Лоренцо с семьей стояли в центре прямоугольника, огражденного стойками и красным шнуром.

Вдруг окружающие начали перешептываться. Многие вздохнули с облегчением: явился хранитель галереи. Грациани поспешил подойти к нему. Вместе они направились к маленькой эстраде. Беппе Русполини начал свою речь, упиваясь звуком собственного голоса. Ему постоянно приходилось повышать голос, но это не помогало – его никто не слушал. Некоторые посетители вслух обменивались комментариями.

Наконец он умолк. Портрет было решено поместить рядом с полотном «Битва при Сан-Романо». Для него выделили место, отмеченное позолоченной пластинкой. По причине отсутствия баронессы Ландифер эту почетную обязанность должен был выполнить хранитель. И вдруг толпа снова заволновалась.

К эстраде направлялся странный персонаж, и походка у него была медленная, но уверенная. Толпа почтительно расступилась, давая ему пройти. Беппе Русполини и Уго Грациани пару мгновений смотрели на нового гостя, остолбенев от изумления, потом поклонились.

– Ты ни за что не угадаешь, кто это был! – заявил Матье.

Как бы не так! Я знал наверняка. Пандора! Так вот почему включился автоответчик, когда я звонил ей вечером, перед днем открытия! Она уже была во Флоренции!

На баронессе была треуголка с черными страусовыми перьями и накидка из черного атласа, шлейф которой с явственным шелестом струился по полу.

Остановившись перед Русполини и Грациани, она победно им улыбнулась.

– Я приехала! – объявила баронесса. – Думаю, повесить картину надлежит мне самой!

Матье прыснул со смеху.

– Ты бы видел Русполини в эту минуту! Он позеленел от злости!

С помощью Лоренцо Пандора взошла на эстраду. Профессор Грациани передал ей портрет, в то время как Русполини силился выдавить из себя улыбку. Баронесса окинула картину взглядом, затем уверенным движением повесила ее на место. С остервенением изголодавшейся стаи защелкали фотоаппараты, замелькали десятки вспышек, по музею прокатился шум аплодисментов.

Баронесса вслух прочла надпись на позолоченной пластине под картиной:

ПОРТРЕТ АНТОНИИ ДИ ДОНО,

НАПИСАННЫЙ ЕЕ ОТЦОМ,

ПАОЛО ДИ ДОНО,

ИЗВЕСТНЫМ ПОД ПСЕВДОНИМОМ

ПАОЛО УЧЧЕЛЛО,

ПРИМЕРНО В 1472 ГОДУ.

ДАР БАРОНЕССЫ ПАНДОРЫ ЛАНДИФЕР МУЗЕЮ УФФИЦИ

В ПАМЯТЬ О КОНСТАНЦИИ ДЕЛАМБР И БРЮСЕ БУТАРЕ

Множество микрофонов, словно ракеты, устремились к губам пожилой дамы.

– Прошу заметить, что, несмотря на это посвящение, Брюс Бутар еще с нами. И это замечательно! О нем и о Констанции Деламбр я думаю сегодня!

Решительно отодвинув микрофоны, она спустилась с эстрады и подошла к тем, кто стоял у символического ограждения.

Русполини, быстрый как молния, перехватил инициативу. У прессы имеются вопросы? Он на них ответит! Это же его работа! Спрашивайте, друзья, не стесняйтесь!

* * *

Матье ушел. Его рассказ поднял мне настроение. Я представил первую ночь Антонии в Уффици – тихое время, когда музей покидают сотни туристов и уборщики приступают к повседневной работе: натирают паркет воском, высыпают мусор из урн, словом, делают все, чтобы к завтрашнему открытию музей сверкал чистотой.

Мне пришло в голову, что после стольких лет покоя в шале «Ландифер» Антонии ее новое жилище должно было показаться огромным и шумным. Где она была, прежде чем попала в дом дядюшки Пандоры? На каком-то чердаке в Сиене? Во дворце во Флоренции? Ей придется привыкнуть к устремленным на нее испытующим взглядам, к бесконечному движению толпы, к незнакомым лицам.

Я представил старательного юношу в синем комбинезоне, толкающего перед собой тяжелую тележку с метлами, мочалками, тряпками и мешками для мусора. На первых порах его охватывало волнение, стоило взгляду остановиться на лице Пресвятой Девы или округлостях изящной скульптуры. Но со временем он к ним привык.

Мысленно я покидаю квартиру на улице Шарантон, оказываюсь в галерее Уффици и, оставаясь незамеченным, наблюдаю за юношей, который подходит к портрету Антонии, новому приобретению музея, чтобы прочесть надпись на пластинке.

– Не стой так близко, Таддео! Эта картина дороже золота! Обернувшись, юноша видит одного из охранников. Тот улыбается.

– Она тут недавно?