Сердечные струны

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы восстановить дыхание.

— Шутишь? — выдавил он. — Падение на спину через корень дерева, да вместе с тобой — такое приятное ощущение, что можно повторить.

Его шутка убедила, что с ним ничего не случилось. Она легла на него всем телом.

— Роман, — начала она, не сдерживая улыбки. — Хрустящий звук, который ты услышал, издала сухая ветка, на которую ты наступил. Теперь жалею, что засмеялась, но когда ты спросил, не сломал ли кто-то из нас что-нибудь, не могла удержаться — это было настолько… ты был так серьезен, что я…

Он увидел, как смех снова заискрился в ее глазах, и на этот раз рассмеялся вместе с ней. Нежно прижимая к себе, смеялся, и не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь так веселился.

— Роман, — прошептала Теодосия, когда наплыв веселья, наконец, утих. — Закончим то, что начали.

Он вскинул бровь.

— А нельзя ли это сделать по-американски? Она улыбнулась.

— Да, Роман, конечно.

Он погрузил пальцы в ее волосы и вглядывался, словно сегодня наступил последний день, когда он видел ее. Охваченный нежнейшими чувствами, перекатил на спину и накрыл своим телом.

Теодосия упивалась любовью. Он доставлял наслаждение так нежно, неторопливо и сладостно, что ее счастье казалось настолько всепоглощающим, что на глазах выступили слезы.

А когда они насытились друг другом и он ласково прижимал ее к своему теплому и сильному телу, Теодосия глядела на пламя костра, предаваясь воспоминаниям, каждое из них сохраняло единственную правду, нашедшую место в глубине ее сердца, пока она, наконец, не распознала то незнакомое чувство, которое прежде ускользало от нее.

Теодосия убедилась, что это чувство родилось давно, в тот день, когда впервые почувствовала на себе этот мерцающий сапфировый взгляд.

Она полюбила Романа Монтана.

ГЛАВА 18

Лето уже уступало свои права осени, но Теодосия все еще ничего не говорила о свой любви Роману, хотя он казался безмерно счастливым, однако ни разу не заговорил о своих чувствах, и она предпочитала скрывать их.

Когда открылся и второй секрет, стало ясно, что таиться дальше не имеет смысла — об этом свидетельствовала более чем месячная задержка.

Она зачала ребенка Романа.

Только бы Роман отвечал взаимностью. Эта единственная мысль возникала каждый раз, когда Теодосия оказывалась в его объятиях. Если бы женился на ней, отвез на свое ранчо и дал еще с дюжину детей, она бы и думать забыла о докторе Уоллэби и выбросила бы из головы бразильские исследования.

Забыла бы обо всем, кроме Лилиан и Аптона. Ее клятва подарить им ребенка, которого они так хотели, преследовала ее постоянно.

Разве родить ребенка для них не было всегда ее планом? Она погружалась в себя на долгие часы, стараясь обдумать свое решение в наиболее правильном варианте.

И когда ответ, наконец, появился, ей не удалось скрыть печали: Роман не любил ее, не собирался жениться на ней и увозить на свое ранчо, а о дюжине детишек не могло быть и речи — ему не нужны ни жена, ни семья — никто.

Все, что ей осталось — сосредоточиться на благополучии ребенка, которого носила; решившись на это, представляла Лилиан, держащую младенца, и Аптона, гладящего его черную головку. Этот образ возникал в ее сознании таким ярким и реальным, что, казалось, даже чувствовался запах лимонной вербены, виделась сияющая улыбка сестры.

Он должен жить в доме с любящими родителями, которые не только всем сердцем желали его… но и страстно любили друг друга, — все это могли дать только Лилиан и Аптон.

Роман отправился в Уиллоу Пэтч, маленький городок, чтобы купить запас продуктов. Спешившись и привязав Секрета к столбу у гостиницы, попытался отвлечься от тревожного чувства, что с Теодосией что-то происходит.

Однако каждый раз, вглядываясь в нее, испытывал дурные предчувствия — что-то все-таки было не так, и это «что-то» тревожило ее в течение последних двух дней.

Не стоит ждать третьего дня, чтобы понять причины печали, ибо видеть ее расстроенной было выше его сил.

Куда исчезли недавние улыбка и смех? И Роман решил: надо провести ночь здесь, в гостинице Уиллоу Пэтч, поговорить с ней откровенно, как только устроятся в комнате.

Однако ждать было невмоготу, поэтому сразу же, оказавшись в гостиничном номере, приступил к выяснению всего наболевшего.

— Давай выкладывай, — потребовал он. — Мне понятно, что с тобой что-то не так, но хочу знать, что именно. Немедленно.

Ее взгляд блуждал по комнате, будто изучая блестящее бюро красного дерева, красно-голубой плетеный коврик и красные портьеры, висящие на двух окнах. Открыв рот, чтобы что-то сказать, бессознательно защитила живот рукой.

Роман наблюдал за ней. Мягко, словно боясь, что вот-вот рассыплется на миллионы кусков, она и вторую руку положила туда же.

Прозрение осенило его. Пораженный, он уставился на ее живот.

Там, под ее руками, глубоко внутри, зародилась крошечная жизнь.

Его ребенок.