Сердечные струны

— Я просто всегда знал ее, — уклонился он.

— Понятно.

Был, по крайней мере, один человек в его детстве, который проявлял к нему доброту, размышляла Теодосия. Кто-то, кто не пожалел времени, чтобы разучить с ним песню. И кто бы он ни был, Роман пробыл с ним недолго, иначе его воспоминания были бы ярче.

Что-то потянуло ее за сердце, когда она подумала, каким печальным и одиноким, очевидно, было его детство.

— Только не начинайте, — предостерег ее Роман, заметив выражение глубокой задумчивости на ее лице. — Что бы вы ни пытались разгадать во мне, держите это при себе.

Она подобрала несколько камешков, которые он ей бросил, и стала перекатывать их между пальцами.

— Очень хорошо. Что бы вы хотели обсудить вместо этого?

Он выбрал безобидную тему.

— Мы говорили о звезде.

— Нет, мы говорили о песне. Вы знаете ее мотив? — Она стряхнула листок, который спланировал ей на волосы. — Я никогда не слышала, чтобы это стихотворение пели, но читала его. Это стихотворение для детей, написанное Энн и Джейн Тейлор в 1806 году, и, должна сказать, нахожу его бессмысленным уже потому, что звезда, как таковая, не может освещать путь. Одного ее света совершенно недостаточно, чтобы освещать дорогу путнику. В ночное время землю освещает свет луны, которая фактически во много раз меньше подавляющего числа звезд, свет которых доходит до нас, но она кажется нам крупнее и ярче, поскольку расположена неизмеримо ближе, чем вышеупомянутые небесные тела, являющиеся шарообразными скоплениями раскаленного газа, который светится своим собственным светом. Он игнорировал ее научное объяснение и продолжал смотреть на звезду.

— Знаете, на такие яркие звезды, как эта, можно загадывать желание. — Он решил, что отец рассказал ему и о загадывании желаний.

— Желания? — повторила про себя Теодосия. Она еще раз взглянула на звезду. — Яркость звезд определяется их величиной, способ, дошедший до нас из классической древности. Звезда первой величины в два с половиной раза ярче звезды второй величины, которая, в свою очередь, в два с половиной раза ярче звезды третьей величины…

— Мисс Уорт?

Она оторвала взгляд от звезды и посмотрела на него.

— Так как насчет загадывания желания?

— Желания, мистер Монтана?

— Разве вы никогда не загадывали на звезду? Она легла на свою каменистую постель.

— Я верю тому, что говорит об этом Джон Адаме: «Факты — упрямые вещи; каковы бы ни были наши желания, наши намерения или веления страстей, они не могут изменить состояние фактов или свидетельств».

Роман поднял сухую веточку, почертил ее концом на земле, затем отбросил в тень.

— Да? Что же, позвольте сказать, что я думаю о вашем мистере Джоне Адамсе. Не он составляет мне компанию, когда я скачу ночами по бесконечным дорогам. Он не предлагает ничего, что можно посчитать, когда я не могу уснуть. Не на него приходится смотреть, когда хочется увидеть что-то, что могло бы отвлечь от тревог дня. И кому, черт возьми, какое дело до того, что этот Джон Адаме говорит о загадывании желаний? Если бы он больше загадывал их, может, стал бы первым президентом, а не вторым.

Не видя смысла продолжать этот спор, Теодосия закрыла глаза и постаралась уснуть.

Роман смотрел, как она мечется и ворочается. Наконец, примерно через четверть часа, она затихла, и он понял, что девушка уснула.

Он растянулся на тюфяке и снова посмотрел на небо.

Для Теодосии цветы не были просто чем-то красивым, чем можно любоваться: их нужно изучать, разбирать корень и все прочее; чтобы успокоиться, ей недостаточно сделать глубокий вдох; она цитировала латинские слова, имеющие отношение к раздраженному настроению. Она не знала, каков дождь на вкус или каково ощущение прохладных простыней на обнаженной коже, даже никогда не загадывала на звезду.

Знала множество вещей и… потеряла целый мир других.

Теодосия резко проснулась и увидела два больших голубых круга в каком-нибудь дюйме от ее лица. Ей понадобилась пара секунд, чтобы понять, что это глаза Романа.

— Что…

— Я думал, вы никогда не проснетесь. — Он встал, но продолжал смотреть на нее. — Уже почти одиннадцать, я успел поохотиться, поесть, почистить оружие, позаботиться о лошадях и искупаться.

— Уок! — выкрикнул Иоанн Креститель из своей клетки, стоящей в нескольких футах от спального тюфяка Теодосии. — Я работаю руками, мисс Уорт. Неужели вы никогда не загадывали на звезду?

Теодосия потерла глаза, села и подняла взгляд на Романа. От этого зрелища ритмичный пульс заплясал где-то в самых ее глубинах. На нем не было ничего, кроме черных бриджей. Желтые песчинки (прилипли к смуглой коже широкой груди, влажные волосы, блестевшие в утреннем солнце, ниспадали на плечи, и несколько завитков прилипли к твердым мускулам рук.

Она опустила взгляд — мокрые, как она полагала, от воды из ручья, в котором он купался, бриджи плотно облегали все гладкие изгибы и выпуклости его нижней части тела. Вдруг девушка поймала себя на мысли, что если бы была лишь чуточку ближе к нему, то могла бы узнать, каковы в натуре все эти впадины и выпуклости.