Сердитый бригадир

Часто среди дня мелькали в голове заученные в институте фразы: «Организация учебного процесса», «Методика воспитания», «Культура умственного труда»; он видел даже перед своими глазами страницы учебника, где всё это подробно объяснялось и рассматривалось, но стоило прийти в школу, как оказывалось, что решать надо тысячу дел тотчас же, и не было времени сообразить, какое дело к которой главе относится.

Его кабинет — фанерный ящик с окном — был отгорожен от учительской. Через фанеру слышно было, как на переменах учителя смеялись, разговаривали, играли в шахматы. Когда в учительской становилось особенно оживлённо, ему хотелось выбежать из своего ящика и весело крикнуть:

— Ребята, а вот и я!..

Этого делать нельзя было, и он уставал от собственной солидности.

Первые дни учителя ждали, что новый директор как-нибудь проявит свой никому не известный характер, и сразу станет ясно, с кем они имеют дело. Но никаких приказов или распоряжений не было. Нина Николаевна вывешивала расписание уроков, к ней обращались в случае необходимости. Бывало даже, что заходили к нему в кабинет, когда там сидела Нина Николаевна, и, поздоровавшись с директором, разговаривали по делу с завучем. Ломов, смущённо краснея, переводил глаза с одного собеседника на другого.

Нина Николаевна щадила при этом самолюбие директора. Она часто произносила в его присутствии:

— Сергей Петрович считает… Сергей Петрович настаивает…

И Ломов иногда и сам узнавал, что он считает и на чём настаивает.

3

Неприятности начались неожиданно.

Жизнь сельских учителей на виду. Грибковская школа стояла на холме. У подножия холма проходил разбитый большак, а за ним простирались колхозные поля.

Ранним утром со всех сторон света ползли к холму маленькие фигурки учеников. Кто топал из самого Грибкова — село расположилось вдоль большака, а кто — из окрестных деревень, за пять, за семь километров. Были ребята и более дальние. Колхозники побогаче снимали для своих детей углы в грибковских избах. Малосемейные женщины пускали в избу по нескольку учеников и прикармливали их. Попутный эмтээсовский шофёр забросит из дому куль картошки, вилки капусты, огурцы, а паренёк или девочка в воскресенье сбегают за двадцать километров к родным и принесут в тряпице драгоценное сало. Хозяйка наварит чугун картофеля в мундире, оставит в русской печи, — вот три дня и сыты. С хлебом в Грибкове было туго: возили его из Понырей.

Вокруг школьного здания, тут же по склонам холма, разбросаны были домики учителей. Кто работал давно, — жили отдельным домом, а приехавшие недавно занимали по комнате на двоих.

Из окон своей квартиры Ломов часто видел, как возится около двух ульев рыжий физик Лаптев. Над его головой летали разноцветные пчёлы: он их красил для каких-то опытов. Иногда из кустов раздавались голоса ребят:

— Геннадий Семёныч! Синяя совсем дура!..

— Геннадий Семёнович! Красная нашла блюдце!..

У домика учительницы начальных классов, Антонины Ивановны, росла перед окнами аллея акаций и тополей. Здесь были и вовсе молодые деревья-прутики, и потрескавшиеся старики — тополя.

Антонина Ивановна уже давно завела такой порядок, что каждую осень малыши-новички сажали на холме деревца-одногодки. Были в этой аллее тополя десятиклассники, были студенты, были солдаты, погибшие на войне.

Ранним утром, когда занимался рассвет, появлялась в дверях своего ладного дома простоволосая Нина Николаевна. В рваном ватнике и высоких кирзовых сапогах, она шла кормить свиней и доить Соньку. Корова мычала, заслышав шаги хозяйки, а свиньи сотрясали носами низкую дверь хлева.

Распахивалось опрятное окошко в комнате Татьяны Ивановны Гулиной; на подоконник вспрыгивал голубой кот.

С утра Ломов ходил на уроки учителей. Он садился на последнюю парту, как во времена студенческой практики, но только тогда инспектировали его, а нынче он сам был начальством.

Школьные предметы ещё были свежи в его памяти; он с интересом слушал их и иногда, к концу урока, с ужасом замечал, что промахи учителей прошли мимо него.

Случалось и так, что урок озадачивал его. Побывав у Антонины Ивановны, он вышел из класса ошалевшим; за партами в одной комнате сидели одновременно школьники первых четырёх классов. Этого Ломов в институте не проходил. Оказалось, что детей нужного возраста в сёлах было мало, по пять — шесть человек на класс, и поэтому их пришлось объединить. Какие уж он мог сделать методические указания старой учительнице, которая умело справлялась с таким разноголосым оркестром!..

Завуч просила его при посещении занятий обратить особое внимание на классы Татьяны Ивановны Гулиной.

— Низкая успеваемость и дурное влияние на школьниц, — сказала Нина Николаевна.

Ломов удивлённо посмотрел на неё.

— В облоно уже об этом известно… Взаимоотношения с учениками фамильярные. Поведение на педсоветах заносчивое и грубое. Очень трудный характер; впрочем, вы убедитесь сами, я не люблю заранее влиять на чужое мнение.

— Так ведь вы уже влияете, — простодушно улыбнулся Ломов.

На другой день он сказал Гулиной:

— Если позволите, я хотел бы сегодня посидеть на вашем уроке.