Сердитый бригадир

Чтобы не пачкать протокол, редактор Петя Новиков быстро записал на отдельном листке Толины слова, немедленно решив завтра же выпустить классные «Колючки» под названием «Кривцов призывает равняться на худших!»

Он так увлёкся этой заманчивой мыслью, что пропустил несколько Васиных фраз. До него вдруг донеслось:

— Я даже не понимаю, как ты живёшь! У тебя же ни одного друга нету. Тебе кажется — ну, подумаешь, ерунда! А вот и не ерунда… Нам сейчас уже по двенадцать лет. А ты чего-нибудь достиг? Через два года школу кончаем. С нас теперь, знаешь, как спросят? Отец сказал, им всякая шантрапа на заводе совершенно не нужна. Они хотят выбирать. Ну куда мы тебя денем при коммунизме?..

Вася вытер рукавом взмокший лоб.

— Хоть бы ты заплакал, что ли! — горестно улыбнувшись, сказал он. — Я б тогда увидел, что тебя проняло…

И вдруг заплакала Анна Петровна.

Первой заметила это Соня. Она увидела, что Анна Петровна как-то странно и часто сморкается, закрывая платком всё лицо. Не успела Соня сообразить, в чём дело, как редактор Петя Новиков уже дёргал председателя за локоть и торопливо шептал:

— Васька, довольно! Вася, хватит!..

Растерявшись, Вася замолчал, и в наступившей тишине отчётливо послышались всхлипывания.

— Это я написала для него контрольную! — всхлипывая, говорила Анна Петровна. — Ну что ты стоишь, как истукан? Расскажи им, как ты меня мучишь!

Она выбежала в соседнюю комнату и, рыдая, упала на постель.

— Доволен? — тихо спросил Вася у Кравцова. — Пошли, ребята…

Они двинулись по коридору на цыпочках, как в больнице, и, столпившись в прихожей, начали торопливо одеваться.

Добрая Соня от волнения всё никак не могла попасть в рукав пальто. Она уронила на пол очки; все стали нашаривать их, Вася привычно шипел:

— Вечно с тобой, Сонька! И сама ревёшь, как дура.

— Я не могу смотреть, когда плачут, — виновато оправдывалась Соня. Очки наконец нашли. Быстро оделись.

В дверях кухни снова выросла пожилая домработница; она сложила на груди руки и сказала мужским голосом:

— А я-то старалась, пироги пекла…

Открыв входную дверь и пропустив вперёд товарищей, Вася обернулся к Толе, стоящему на пороге своей комнаты:

— Завтра в классе извинишься перед Еленой Яковлевной.

Домработница сказала:

— Как же, держи карман шире! У нас воспаление самолюбия…

И, махнув рукой, исчезла в кухне.

После ухода ребят Толя с полчаса просидел у себя в комнате. В углу стоял постылый велосипед. Духовое ружьё висело на стене. Клякса спала на диване, быстро-быстро перебирая во сне лапами.

Из окна видно было, как по бульвару, шагая рядом, шли четверо Толиных гостей. Вася размахивал руками и что-то доказывал; Соня, разбежавшись, прокатилась по ледяной дорожке, потом толкнула Петю Новикова в снег, навалилась сверху и они, смеясь, забарахтались в сугробе.

Толе стало обидно и одиноко сидеть в своей комнате. Сперва он решил не думать о том, что с ним произошло, но это никак не получалось. Сейчас было бы хорошо совершить какой-нибудь поступок, чтобы доказать им всем, что он вовсе не такой, как они о нём думают.

Он выходит, например, к доске и говорит учителю:

— Николай Иванович, можно — я вам отвечу сейчас по физике?

И тут же начинает писать на доске очень красивым, крупным, круглым почерком все законы и формулы.

— Позволь, Кравцов, — останавливает его изумлённый учитель, — этой формулы я что-то не припомню.

— Возможно, — отвечает Толя. — Ведь эту формулу я сам сочинил сегодня утром.

— Прекрасная формула! — восхищается физик. — Великолепная формула. Поздравляю тебя, Кравцов, с научным открытием. Пожалуй, тебе следует заняться созданием нового искусственного спутника. Тем более, что у тебя есть для этого дела собака лайка…

Разгорячённый этой воображаемой картиной и даже почти поверив в неё, Толя вскочил со стула и беспокойно прошёлся по комнате.

Клякса проснулась на диване, сладко, по-старушечьи, зевнула во весь рот и, соскочив на пол, затрусила к своему хозяину.

Толя погладил её по горбатой спине и тихо спросил:

— Полетишь, Клякса?

Потом осмотрел комнату, словно вернувшись сюда сию минуту, и тяжело вздохнул.

— Никуда ты, дура, не полетишь…

За стеной на постели лежала Анна Петровна.

Она слышала, как хлопнула входная дверь — ушли ребята, как сын прошёл к себе и затих.

За то время, что Анна Петровна просидела в углу на диване с вязаньем в руках и слушала друзей сына, она обо многом успела подумать и многое вспомнила.

Когда-то, давным-давно, она ведь тоже была пионеркой, и тоже сидела на сборах, и так же яростно набрасывалась на прогульщиков, лодырей и шалопаев. А теперь Анна Петровна горестно слушала, как ребята честили её собственного сына.

Сперва она хотела вступиться за него, по материнской привычке, но почему-то не посмела. Когда его ругали взрослые — муж, учителя, директор школы, — у неё всегда хватало сил и решимости хоть в чём-нибудь противоречить им, выискивая оправдания.

Нынче же, именно потому, что поведение Толи обсуждали его сверстники, Анна Петровна сидела молча, съёжившись в углу дивана.