Сердца и камни

И, пожалуй, одна из самых яростных схваток с ними произошла в Ленинграде, в строительном институте, куда Лехт приехал для защиты докторской диссертации.

Лехт не случайно избрал этот город и этот институт. Ленинград с его передовой культурой и прогрессивной инженерной мыслью, с его смелыми техническими поисками и открытиями был для Лехта символом отзывчивости, сердечности и радушия. Именно здесь, вблизи Кировского завода, возник маленький — чуть ли не один из первых — силикальцитный завод. Именно здесь собрали первые жилые кварталы из силикальцитных блоков. К тому же Лехт хотел, чтобы его докторская диссертация была обсуждена и оценена с полной объективностью. А для этого надо было избежать того накала страстей, который мог бы возникнуть в каком-нибудь эстонском или московском институте.

И вот Лехт и Нелли Александровна приехали в Ленинград, прошли по шумным улицам и тихим набережным. И сразу же все их волнения как будто исчезли. Они показались им такими маленькими и ничтожными. Вечные и прекрасные ценности лежали перед ними во всем величии. Суровые камни веков напоминали им о поколениях, вложивших в этот бессмертный город свой труд, свою отвагу, свой пот и свою кровь, свои муки и свою славу, свой разум и свою победу. Лехт как бы терялся в этом бесконечном океане времени и труда.

И уже без волнения он вступил вместе с Нелли Александровной в многолюдную, заполненную от края до края аудиторию института.

Лехта проводили в первый ряд, и председатель ученого совета сразу же предоставил слово ученому секретарю.

Лехт услышал названия родных деревень на острове Сааремаа; памятные и близкие его сердцу даты — получения дипломов инженера и кандидата наук; втиснутые в холодные и равнодушные слова анкеты тяжкие периоды своей жизни.

Потом наступила тишина, и какой-то очень знакомый голос спросил:

— Меня интересует — почему соискатель попал в немецкий концентрационный лагерь и как ему удалось оттуда бежать?

Лехт поднял голову, он не сразу догадался, что речь идет о нем — слово «соискатель» еще казалось непривычным. Но в этот момент он увидел в президиуме человека, который интересовался его персоной. Это был Михаил Борисович Королев, друг Долгина и в делах силикальцитных его полный единомышленник. Лехт сразу догадался, что Королев представляет здесь не только себя, но и Долгина, и поэтому раздраженно ответил:

— Если бы мне не удалось бежать, то вряд ли я стоял бы теперь перед вами со своей диссертацией. Может быть, кого-нибудь это и устроило бы, но…

— Нас интересует факт, а не ваши размышления о нем, — перебил его Королев. — Скажите нам, пожалуйста, кто помог вам бежать? Вам, одному? Что это за чудо?

— Я бежал не один, — ответил Лехт.

Он помолчал, чтобы успокоиться. Его огорчал и провокационный допрос Королева, и то, что ему не удалось сдержать себя. Правда, он не ожидал, что защита научной диссертации начнется с разговора о фашистском лагере и его побеге. Что ж, он готов рассказывать об этом час, два, три… Он начал искать в зале Нелли Александровну или Ванаса — по их лицам он хотел понять: что же здесь происходит?

— Я бежал не один, — повторил Лехт, — а вместе со своим товарищем по лагерю. Разве побег из фашистского лагеря — это преступление?

— Я предпочел бы, — услышал Лехт властный голос Королева, — чтобы соискатель не спрашивал, а отвечал.

— Готов отвечать, — очень тихо сказал Лехт.

— Так расскажите нам, пожалуйста, о вашем побеге, — настаивал тот же голос.

— Это обычная история, — начал Лехт, — вряд ли нужно объяснять, почему советские люди убегали из фашистских лагерей или уходили в подполье, чтобы…

— Нас интересуют не все советские люди, а вы, — услышал Лехт.

И в то же мгновение весь зал начал шуметь, грохотать, кричать:

— Позор!

— Хватит!

Лехт смотрел на бушующий зал и мысленно благодарил всех за поддержку. Ему так не хотелось в этот день рассказывать о фашистской тюрьме, о побоях, о пытках, о лагере смерти на торфяных болотах, о побеге — словом, обо всем, что он пережил в те тяжкие времена.

Председатель ученого совета встал и успокоил аудиторию.

— Мы собрались, — сказал он, — чтобы обсудить докторскую диссертацию Иоханнеса Александровича Лехта и определить ее место в отечественной науке, а не для того, чтобы выяснять те или иные детали биографии соискателя, которые, кстати сказать, и без того абсолютно ясны.

И пригласил Лехта на трибуну.

Но, выбитый Королевым из того спокойного состояния, в котором он находился во время прогулки по Ленинграду, Лехт говорил вяло, слишком тихо и неуверенно. Друзья, сидевшие в зале, сочли его речь неудачной, нелогичной. «Что с ним?» — удивлялась и Нелли Александровна. Но Лехт всего этого не замечал, он говорил как будто только для того, чтобы выполнить просьбу председателя. В душе же Лехт жалел о тех трех годах, которые он посвятил докторской диссертации.