Сердца первое волнение

Минут через пять-десять он поймал себя на том, что думает не об электролизе, а силится ответить на вопрос: с чего все это началось, — вот это недовольство собой, ребятами? С заседания учкома? Нет, конечно. Это началось раньше. На учкоме правильные — и достаточно скучные! — речи товарищей о честных и нечестных путях учебы только обострили уже бродившую в нем неудовлетворенность собой. Интересно, вот другие ребята, — неужели они не думают так же, ничего не переживают?

Да, откуда это — недовольство, раздражение?

Почему одно — разонравилось, другое, казавшееся раньше скучным, стало тянуть к себе? Вот, например, несколько лет назад он читал «Повесть о настоящем человеке»; чем интересовался? Содержанием книги, сюжетом. А недавно открыл случайно эту повесть, начал перечитывать — и очень понравились мысли, рассуждения, описания, самый стиль книги. Почему? Почему раньше все это пропускал?

Что произошло? Ничего особенного не произошло.

Все было, как всегда. Уроки, в перемены — острословие, шалости, не лишенные глупого оттенка. Воспитательные беседы Елены Антоновны о честном отношении к труду, к учению. В кино — «Коммунист», «Повесть о первой любви». К папе приходил друг его, мастер-сталевар Федор Сергеевич; оба чем-то похожие на Илью Журбина и на Басманова, они долго спорили о новых способах плавки стали, курили, мирились, опять спорили; до полночи сидели над какими-то чертежами… В «Комсомольской правде» статья — интереснейшая! — об одном студенте, который много помогал профессору в лаборатории, вместе они, студент и профессор, открыли… стой, что же они открыли?

В отуманенной голове Бориса путались слова из статьи с вычислениями из задачи. Ярче всего вставали в памяти слова Николая Островского, приведенные в той же статье: «Только на линию огня, и никуда иначе!» Они тогда поразили Бориса своей суровостью, требовательностью. «Только на линию огня» — это здорово! Сильно!

А задача… Надо же решить… Надо же узнать, сколько времени займет опыт по определению электрохимического эквивалента меди при таких-то данных.

Стаська Морозов окончил в прошлом году десятый класс с медалью, теперь учится в военном училище; недавно приезжал в отпуск. В блистательной форме, подтянутый, собранный; говорит баском, с расстановкой. В глазах, в осанке — что-то серьезное, важное. Вот тебе и Стаська-озорник — целый Станислав! «Жалею, что, будучи учеником, работал мало…» Солидно!

Борис невольно улыбнулся, припомнив, с каким неизмеримо важным выражением на круглом, широком лице говорил Стаська Морозов эти слова.

И потом, припоминая и другие факты, факты обычные и весьма разнохарактерные, внешне как будто ничем не связанные между собой, он все более приходил к мысли о том, что именно все это движение жизни незаметно, непрерывно действовало на него и оставляло в сознании свои отпечатки, и там, как в аккумуляторе, шло накопление какого-то нового душевного качества.

«Наверно, так», — подумал он под конец, и сам себе сказал убежденно:

— Конечно, так.

«Главное сейчас — решить задачу… Впрочем, что же я ломлюсь в открытую дверь? Сначала нужно площадь медной пластинки выразить в квадратных дециметрах. Конечно, а я куда хватил?»

Борис увидел ясно весь ход решения задачи и с жаром взялся за вычисления. Но долго вычислять он не мог: голова горела и никла, а туман, наполнявший ее, теперь обволакивал все тело.

— Лягу, — решил он. — Видимо, на линии огня мне не выстоять. Утром встану пораньше и доделаю.

Утром он подняться рано не смог, а когда встал, то почувствовал, что все тело его точно избито, повсюду ощущается боль.

— А, ерунда! Так что-нибудь….

Он вошел в класс за минуту до звонка; ребята уткнули носы в книги и скоростным методом — так кто-то сострил, — читали об электролизе. Борис тоже достал физику. Рядом с ним разговаривали девочки.

— Изумительный вечер! — услышал он голос Дины. — Доклад об Антарктиде Яша сделал блестяще. Сразу видно, географию, природу любит. А знаете, девочки, он лучше стал танцевать, — легко, изящно! — Дина взбила свои золотистые колечки. — А что у нас — физика? Девочки! Даже не раскрывала!

— Ты все пела? Это дело! — погрозила ей пальчиком смуглая Таня Ивана. — Впрочем, я — тоже. Если Валентиана спросит, скажу, что больна.

— Прекрасно! — поддержали ее девочки. — Мы последуем твоему примеру.

Вошла Валентина Яковлевна, совсем молодая, белолицая, с доверчивыми глазами девушка, которую ученики между собой звали Валентианой.

— Дина Ваганова, — раскрыла она журнал, — пожалуйста.

— Валентина Яковлевна. Я… не могу… Я больна.

— Что с вами?

— Да кто его знает? — раздумчиво сказала Дина и повела туда-сюда глазами. — По всей вероятности, грипп. Голова… Утром была температура — 39,2.

— Сожалею, — не очень сочувственно ответила учительница. — Садитесь. Таня Ивина.

Таня Ивина, прошептав: «Погибла!», — поднялась и замогильным голосом пролепетала:

— Валентина Яковлевна… я больна… Горло… Ангина…

Валентина Яковлевна внимательно посмотрела на нее, сказала: «Садитесь» — и вызвала Бориса Новикова.