Сердца трех

— Песок больше не кричит. Он немой, как могила. Я своими глазами видел, как враг богатого гринго прошел по песку. А ведь он очень грешный человек, этот Альварес Торрес, и все-таки песок молчал. Песок умер. У него нет больше голоса. А там, где могут идти грешники, мы с тобой, старик, тоже можем пройти.

Старый индеец дрожащим указательным пальцем принялся чертить в круге кабалистические знаки — песок не издал ни звука; он молчал, даже когда старик попытался чертить и за пределами круга. Песок отсырел, а пески могут петь, лишь когда их насквозь прокалит солнце. Пальцы старика забегали по узелкам священной кисти.

— Тут сказано, — сообщил он, — что, когда песок перестает говорить, можно спокойно идти дальше. До сих пор я свято следовал всем велениям бога. Будем следовать им и впредь; а потому пойдем, сын мой.

И они зашагали так быстро, что вскоре вышли из полосы песков и почти нагнали Торреса и Манчено, а сия достойная пара, завидя их, поспешила спрятаться в кусты. Пропустив старика с сыном вперед и держась на почтительном расстоянии, они двинулись за ними следом. Тем временем Генри, выбравший более короткий путь, разминулся как с первой, так и со второй парой.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

— И все-таки напрасно я остался в Панаме, это было ошибкой и проявлением слабости с моей стороны, — заметил Френсис Леонсии. Они сидели рядом на камнях у входа в пещеру, поджидая возвращения Генри.

— Неужели нью-йоркская биржа так много для вас значит? — кокетливо поддразнивая его, спросила Леонсия. Но слова эти были лишь частично продиктованы кокетством: главное — Леонсии хотелось выиграть время. Она боялась оставаться наедине с этим человеком, которого любила такой удивительной и пугавшей ее любовью.

Но Френсис не хотел ждать.

— Я человек прямой, Леонсия. Я говорю то, что думаю, — прямо, коротко и открыто…

— Ив этом вы отличаетесь от нас, испанцев, — прервала она его. — У нас самые простые мысли принято облекать в цветистые слова.

Френсис настойчиво продолжал, как если бы она и не прерывала его:

— Вот вы, Леонсия, как раз и принадлежите к числу таких хитрюг. Я говорю прямо и откровенно, как говорят мужчины. А вы хитрите и увиливаете, точно бабочка, избегающая сачка, — что, должен признать, свойственно женщинам, и мне следовало ожидать этого. И все-таки это несправедливо… по отношению ко мне. Я ведь прямо выкладываю вам, что у меня на сердце, и вы все отлично понимаете. А сами ничего не говорите мне о своих чувствах. Вы хитрите и изворачиваетесь. И я уже просто ничего не понимаю. Следовательно, вы ставите меня в невыгодное положение. Вы же знаете, что я люблю вас. Я вам откровенно в этом признался. А вы ответили что-нибудь?

Леонсия сидела красная, опустив глаза, и не знала, что сказать.

— Вот опять! — не унимался Френсис. — Вы мне не отвечаете! Вы держитесь со мной теплее и оттого кажетесь мне прелестнее и желаннее, чем когда-либо, и все-таки вы лукавите и ничего не говорите о своих чувствах и намерениях. Почему? Потому что вы женщина или потому что испанка?

Его слова взволновали Леонсию до глубины души. С трудом владея собой, но внешне сохраняя, однако, полную невозмутимость, она спокойно посмотрела на него и так же спокойно произнесла:

— Я могу быть англичанкой, американкой или кем угодно, но я умею прямо смотреть на вещи и называть их своими именами. — Она помолчала, хладнокровно обдумывая, что сказать дальше, и столь же хладнокровно продолжала: — Вы сетуете на то, что вы вот сказали мне о своей любви, а я молчу. Сейчас я все вам объясню, — и вполне откровенно. Я люблю вас…

Он протянул к ней руки, но она оттолкнула его.

— Подождите! — повелительно сказала она, — Кто же из нас ведет себя как женщина… или как испанка? Я ведь еще не кончила. Я люблю вас. И я горжусь тем, что люблю вас. Но это не все. Вы спросили меня о моих чувствах и намерениях. На вопрос о чувствах я ответила. А что касается намерений, то вот вам мой ответ: я собираюсь выйти замуж: за Генри.

Такая англосаксонская прямолинейность положительно ошеломила Френсиса, и он с трудом выдавил:

— Но, ради бога, объясните почему?

— Потому что я люблю Генри, — ответила она, смело глядя ему в глаза.

— Но вы же… вы же говорите, что любите меня, — дрожащим голосом произнес он.

— Вас я тоже люблю. Я люблю вас обоих. И я вовсе не такая уж дурная женщина — по крайней мере так мне всегда казалось. И до сих пор так кажется, хоть разум и подсказывает мне, что добродетельная женщина не может любить одновременно двух мужчин. Ну и ладно. Значит, я дурная, — такая уж я родилась, ничего не поделаешь.

Она помолчала, но Френсис все еще не мог произнести ни слова.

— Ну, так кто же из нас ведет себя как англосакс? — спросила она с легкой улыбкой, не то бросая ему вызов, не то забавляясь его замешательством. — Я сказала вам, не хитря и не увиливая, о своих чувствах и намерениях.

— Но это нелепо! — горячо запротестовал он. — Не можете же вы, любя меня, выйти замуж за Генри!