Сердце акулы

«Vota Garibaldi!» Она стояла чуть поодаль, в стороне от толпы, у стены длинного здания, где разделывали тунцов, у стены, на которой кривыми буквами был намалеван дегтем предвыборный лозунг партии коммунистов. Через круглое зарешеченное оконце ей был виден низкий сводчатый зал с колоннами в мавританском стиле, напоминавший базар из сказок «Тысячи и одной ночи». Лишь свет портил впечатление - над длинными столами были подвешены ацетиленовые лампы, какие рыбаки берут с собой в море во время ночного лова. Сквозь решетку она видела разрезанные туши, анатомированные тела с тонкими концентрическими кольцами на срезе, как у поваленных деревьев. Она видела небольших тунцов, мясо которых было ярко-красным, как мясо быка; она слышала гомон голосов, разносившийся гулким эхом под сводами, глухой стук топоров, скрежет ножей, визг пил, глухие удары, с которыми туши падали на поддоны. Она смотрела на текущую кровь, блестевшую в ослепительном голубоватом свете — свете операционной. В те времена, когда художница Лулу Б. Туриан носилась со своей идеей — изображать животных в момент «избавления от мучений», предания их «милосердной смерти», она черпала сюжеты на рыбных рынках Испании. Тогда ей не приходило в голову, что эти хладнокровные существа могут истекать кровью в точности так же, как и мы, теплокровные. Розовые ручейки соленой воды и крови сбегали по каменным плитам мостовой перед рынком, но Лулубэ, глядя на них, не вспомнила о том, что розовый — любимый цвет Ангелуса. Едкий дух соленой смерти пробивался сквозь круглое оконце, и не будь она так надежно защищена своим новым бесчувственным состоянием, ее непременно затошнило бы. Почему она шатается здесь без цели, без дела? Потому что нет ничего нового. Голосуйте за Гарибальди.

И вот они внесли акулу, ее несли семь человек. Кориолано, штурман с привычкой облизывать свои пальцы, не ошибся: весть об акуле разнеслась по островку словно беглый огонь, это о ней, об акуле, возвестили с моря звуки окарин. Тут и там в толпе уже появились какие-то оборванцы, они, по-видимому, спустились с гор и теперь верхом на осликах проплывали, покачиваясь, сквозь толпу. А толпа уже запрудила площадь, набережную и рыбный рынок; всюду сновали мальчишки, и даже бродячие собаки были тут — но теперь они держались не вместе, а каждая сама по себе. Очутившись в этой толпе, все чувства, желания и мысли которой были устремлены к огромной рыбине псы как будто, немного осмелели. Они, словно тени, проскальзывали где-то внизу под ногами людей, и никто ни разу о них не споткнулся.

Издалека, от часовни Святых Козьмы и Дамиана, донеслось слабое медное позвякивание колокола, напомнившее об Ангелусе (Ангелус вернется с Панареи только к полуночи, а пока ничего нового.)

— Большая акула! Собака! Рыба-собака! Beda madder, какая большая рыба-собака!

И вот они внесли акулу, и несли ее семь человек.

Они привязали ее канатами к длинной балке, похожей на корабельную мачту. Двое взгромоздили себе на плечи один конец, двое —  другой, еще трое тащили акулу на канатах. Вокруг бесновалась и вопила толпа, но Лулубэ все-таки успела поймать взгляд акулы, прежде чем рыбину внесли под своды рыбного рынка.

Она еще жила.

Длиной она была около шести метров и отливала коричневым, как у оленьей шкуры, блеском с искрами пурпурно-красного закатного солнца, с бликами бирюзово-зеленого, зелени моря к востоку от Липари, моря, уже покинутого солнцем, которое часом позже опустится в Западное море. Неправильной формы загнутый кверху хвостовой плавник резко вздрагивал. Жабры трепетали. Нос напоминал ростр древнеримского военного корабля. Рот располагался так низко, что казалось, он находится где-то на брюхе, уголки рта были приподняты, словно акула улыбалась широкой, «от уха до уха», сардонической улыбкой. Из-под острых и крепких брюшных плавников торчал похожий на фаллос зубец.

Скрученная десятком канатных петель, она неожиданно рванулась с такой невероятной, такой живой силой, что тащившие ее люди зашатались, а у одного даже выскользнул из рук канат.

В толпе раздался крик ужаса и восторга. И в это мгновение Лулубэ отчетливо увидела, что акула ухмыляется ей своим стянутым канатами ртом, увидела, что она подмигивает ей, только ей, своим узким глазком.

И когда ее затащили в зал и хлынувшая следом толпа зевак и бедняков мигом скрыла ее от глаз, госпожа Туриан внезапно узнала нечто новое: эта акула, без всякого сомнения, была самцом, существом мужского пола. Была...

— Сюда! Налетай! Акулий жир! Дешевое акулье мясо! Без костей, господа! — выкрикивало чье-то меццо-сопрано, непонятно — женское или принадлежащее мужчине. — Всего пятьдесят лир за килограмм!