Сердце Ангела

Я не хотел прикасаться к трупу. Было слишком темно, я шагнул на безопасную дорожку и в свете далекой лампочки различил неясные очертания распростертого на рельсах тела.

Я вернулся в нишу и заглянул в кожаный баул, лежавший у подножия лестницы. На меня оскалилась львиная маска из папье-маше, под смятым черным балахоном обнаружился фонарик в пластмассовом корпусе. Больше ничего. Я снова вошел в тоннель и включил фонарик. Крузмарк лежал на рельсах, словно гора старой одежды. Лицо его было перекошено последней судорогой, невидящие глаза уставились вперед поверх рельсов, рот застыл в беззвучном крике. Над кучей обугленной плоти вилась струйка едкого дыма.

Я стер свои отпечатки с ручки баула и бросил его рядом с трупом. Маска вывалилась на насыпь. Посветив на дорожку, я высмотрел свой револьвер: он лежал у стены метрах в двух от меня. Я поднял его и положил в карман. В костяшках правой руки пульсировала боль, но пальцы кое-как двигались — значит, не сломаны. А вот «лейке», увы, не повезло. В толще линзы расползлась паутина трещинок.

Я проверил карманы. Все на месте, кроме талисмана, что дала Епифания. Выпал, значит, пока мы дрались. Я бегло огляделся, но ничего не нашел. Ладно, бог с ним, сейчас не до того. Я взял фонарик и быстро пошел по дорожке, оставив мертвого миллионера лежать на рельсах. Следующий поезд разрежет его на куски, а ночью крысы устроят пиршество.

Я вышел на свет божий на станции «Двадцать третья улица» и поймал такси в сторону центра на углу Южной Парк-авеню. Я дал таксисту адрес Маргарет Крузмарк, и спустя десять минут он высадил меня напротив Карнеги-холла. На углу старик в поношенной одежде вымучивал Баха из визгливой скрипки, перемотанной изолентой.

Я сел в лифт, не заботясь о том, что меня узнает старик лифтер. Поздновато уже было думать о таких мелочах.

Дверь Маргарет была опечатана, а замочная скважина залеплена полоской проклеенной бумаги. Я отодрал ее, подобрал отмычку и вошел, не забыв вытереть рукавом ручку двери.

Я включил фонарик папаши Крузмарка и запустил пробный луч в спальню. Кофейный столик, на котором лежало тело, убрали вместе с кушеткой и персидским ковром. На их месте остались их точные контуры, воспроизведенные посредством клейкой ленты. Из прямоугольника, заменявшего столик, по углам вырастали меловые руки и ноги, как будто на мультипликационного человечка надели бочку.

В гостиной мне делать нечего. Я прошел по коридору в опочивальню колдуньи. Ящики стола и картотечных шкафов украшала печать полицейского департамента. Я посветил фонариком на стол. Ни календаря, ни кучи бумаг не было, но оккультные книжки по-прежнему стояли рядком на своем месте. В конце книжного строя полированной костью блеснула алебастровая канопа.

Я взял ее и почувствовал, что у меня дрожат руки. Я несколько минут теребил крышку с трехглавым змеем, но она не поддавалась. В отчаянии я швырнул урну об пол, и она разлетелась вдребезги, словно стеклянная.

Среди осколков блеснул металл. Я схватил со стола фонарик. Цепочка свернулась кольцами, и в них поблескивал обычный набор солдатских жетонов. Я поднял ее и поднес к свету маленькую овальную пластинку. Колючий холод сжал мне сердце. Я провел ледяными пальцами по выпуклым буквам. Рядом с личным номером и группой крови были выбиты имя и фамилия: Ангел, Гарольд Р.

Глава сорок седьмая

В кармане звенели жетоны. Я уперся глазами в ботинки лифтера и, как слепой, водил пальцем по выбитым буквам. Ноги как-то ослабли, но мозг работал с лихорадочной быстротой. Я пытался сложить все в одну картину, но кусочки мозаики не подходили один к другому. У меня мелькнула мысль, что все подстроено. Жетоны они мне нарочно подкинули. Папаша и дочка — кто-то из них был в этом замешан. Может, даже оба. А заправляет всем Цифер. Но зачем? Для чего?

На улице резкий холодный ветер вывел меня из оцепенения. Я бросил фонарик в урну и остановил проезжавшее такси. Прежде всего нужно уничтожить улики у меня в сейфе.

— На угол Сорок второй и Седьмой.

Я сел сзади, положив ноги на откидное сиденье, и такси поехало прямо, попадая на зеленый свет на каждом перекрестке.

В щели закрытых люков просачивались струи белого пара, как в последнем действии «Фауста». Джонни Фаворит продал душу Дьяволу, а потом захотел уйти от расплаты и принес в жертву человека, у которого было мое имя. Я вспомнил галантную улыбку Цифера. Что за шутки он со мной шутит? Что ему от меня нужно? Я помнил новогоднюю ночь на Таймс-сквер, помнил до мелочей, словно первую ночь своей жизни. Я был совершенно трезв посреди моря пьяных лиц, а мои жетоны были надежно упрятаны в кошелек, в кармашек для монет. Так их и украли, вместе с кошельком. А теперь прошло шестнадцать лет — и вдруг я нахожу их в квартире убитой женщины. Господи, что же это творится?

Таймс-сквер пылала неоновым чистилищем. Я ощупывал свой безобразный нос и пытался вспомнить прошлое. Французская артиллерия под Ораном одним залпом смела большую его часть. Остались крохотные обрывки воспоминаний. Порой о них напоминал случайный запах…