Сердце Аримана

Король не сожалел, что этот ветеран очутился среди гвардейцев; на него можно было положиться, да и подчиненные ему тарантийцы уважали своего десятника, хотя и посмеивались над его странностями - конечно, втайне; сам Альбан, обладавший немалой силой, любого согнул бы за насмешки в бараний рог.

Со вздохом спрятав в шкатулку оба рубина, Конан поставил ее затем на пол, под ноги. Тут, в приемном покое, обставленном, как и оружейная, по его вкусу, не было ничего лишнего: несколько жестких сидений у стен, большой камин да помост, на котором стояло его кресло. Тронный зал, убранный куда роскошнее, Конан не любил и появлялся там только в случае крайней необходимости. От прежних правителей там осталось изысканное великолепие - окна с синим, красным и зеленым стеклом, мозаичные панно на стенах, изображавшие охоты и пиры, сражения и коронации, богатая мебель, резные, покрытые золотом двери и мягкие толстые ковры с диковинными узорами. Вдоль стен тронного зала тянулись три ряда масляных ламп и свеч в прекрасных бронзовых подсвечниках, и каждый ряд выступал чуть дальше предыдущего, образуя как бы ступеньки. А под ними висели знамена и гербы с золотыми львами, щиты со знаками благородных родов, драгоценные парчовые завесы и пергаменты, на коих искусные писцы увековечили важнейшие из королевских указов. Слишком пышно все это выглядело, слишком торжественно! Вдобавок прежние аквилонские владыки комфорта не чурались, и сиденье трона - огромного кресла, отделанного золотом, - сплошь устилали мягчайшие пуховые подушки. Конан утопал в них, ругая про себя изнеженные королевские задницы, но, увы, заменить не мог. В некоторых вопросах его аквилонцы отличались необоримым консерватизмом; они не просто уважали, но почти боготворили все атрибуты королевской власти - в том числе, и эти проклятые подушки.

Альбан вернулся так быстро, словно не шагом шел, а мчался в своих тяжелых доспехах по длинным коридорам дворца. Он влетел в зал, почтительно поклонился и выкрикнул:

– Ювелир Фарнан, мой король!

Конан кивнул.

Два охранника ввели в зал невысокого хрупкого человечка лет тридцати с красивым бледным лицом. Его прямые русые волосы спадали на плечи, щуплые, как у ребенка; о тарантийском происхождении говорил большой, но благородной формы нос; длинные пальцы с ухоженными ногтями нервно теребили пояс, отделанный бронзовыми бляшками. Туника на нем была чистой, однако не новой; видно, мастер был небогат.

Вслед за ювелиром в приемный покой вступил Паллантид, быстро подошел к королевскому креслу, склонился к уху Конана и негромко произнес:

– Все сделано, повелитель. Люди предупреждены и будут молчать, ювелир перед тобой, а койфитскую крысу сейчас приведут.

И верно, Альбан выкрикнул:

– Сир Лайональ, посланец Кофа!

– Бывший посланец, - уточнил король, грозно поглядывая на на перепуганного койфита. Стражи швырнули его на пол, и теперь он, вывернув шею, с ужасом взирал на короля.

Конан взмахнул рукой, приказывая гвардейцам удалиться, и обратил взор на ювелира. Фарнан стоял с потерянным видом, но стоило королю взглянуть на него, как ювелир охнул, упал на колени и низко склонил голову.

Подождав несколько мгновений и видя, что тот не собирается подниматься и говорить, Конан фыркнул, выбрался из кресла и, ухватив Фарнана за ворот, отволок к стоявшим у стены табуретам. Паллантид, как верный пес, негромким рыком подогнал туда же койфита, сам же встал за спиной короля.

Фарнан, направляемый королевской рукой, робко присел на край сиденья, крепко вцепившись в него побелевшими пальцами. Сир Лайональ остался на полу; Конан нависал над койфитом словно скала над гнилым древесным стволом.

– Хочу послушать тебя, Фарнан, - буркнул король, чувствуя, как волна гнева вновь начинает подниматься в груди. Разумеется, ему было ясно, что ювелир не от безделья сотворил копию талисмана, что были тому поводы и причины; однако он едва сдерживался, чтоб не схватить обоих преступников и не столкнуть их лбами. Лишь несчастный вид Фарнана, тусклые его глаза да дрожащие губы охладили киммерийца. Он передернул плечами, словно освобождаясь от наваждения, и рыкнул:

– Говори! Говори, зачем подделал талисман! Кто подбил тебя на святотатство! А потом - потом! - я послушаю нашего дорогого гостя!

Ювелир побледнел и задрожал, а сир Лайональ скорчился на полу, будто громовой голос Конана предвещал лавину, готовую похоронить сей трухлявый ствол под градом камней. Но взгляд, который он бросил на несчастного Фарнана, был полон злобы и надменного презрения.

– Государь, мне нечего скрывать, и вину свою я знаю, - пробормотал ювелир, еще больше бледнея. - У меня есть сын, единственное дитя, свет очей моих, радость жизни моей, дар пресветлого Митры… Хороший мальчик, добрый и трудолюбивый… он с пяти лет помогает мне, а сейчас ему десять, но без него я как без рук… и без сердца…

– Сын? При чем тут твой сын? - брезгливо сморщив нос, выдавил посол. - Вот моя супруга, благочестивая Джеммальдина…

– Я сказал, что с тобой потолкую потом! - оборвал его Конан, кивая ювелиру.