Сердце Аспида: Жена поневоле

— Татуа, в городе нужно ли что? — уточил у прислужника, не зная, чем себя ещё занять.

— Так вроде завтра собирались ехать, — замялся Татуа.

— Зачем на завтра откладывать то, что можно сегодня сделать? — поумничал я, сидя за столом и перебирая привезённые с последнего путешествия свитки. На мою удачу прислужник мимо проходил, вот я его и остановил.

— Господин, о нуждах это нужно у Шануры спросить, — проворчал прислужник. — Она обычно ведёт учёт и запись, — задумчиво заверил Татуа.

— Вот и спроси, — бросил я, опять погружаясь в чтение.

Отбыл в приподнятом настроении, — есть чем заняться, да время убить, — но уже расправив крылья, тяжко стало мне на душе. Сердце размеренно билось, но громко. Сам не свой… Словно кусок себя терял, оставляя Вольху одну. Наедине с её болью и одиночеством.

Потому торопился вернуться, особо ни с кем не общаясь в городе.

По списку прикупил, что было надобно, получил от старосты города пожелание, чего бы жителям хотелось со следующим кораблём получить и что мне заказать придётся. А когда воротился с покупками в крепость, чуть не оступился, на кухне Вольху застав.

Глава 22

Глава 22

Дамир/Аспид

Жена как увидала меня, испуганно подскочил со стула, да тотчас с болезненным шиком, обратно осела.

— М-м-м, — промычал: «Ты что», да вышло нечленораздельное, потому что был загружен настолько, что даже рот был занят… букетом, а его мне жена смотрителя города всучила со словами: «Супруге передайте, пусть скорее выздоравливает!

В общем, ежели на Аспида всё уместилось, то на земле… в облике человека — место сыскалось только в зубах.

— Здесь делаешь, — закончил уже внятней, когда Шанура расторопностью подивила и, пока Татуа поклажу забирал из моих рук, кухарка цветы из моего рта вытащила, и ни секунды не медля Вольхе вручила:

— Тебе, полагаю, — хмуро, но вежливо. — Сейчас вазу дам.

Жена тотчас раскраснелась:

— Спасибо, конечно… — Она уж букетиком занималась. Цветочки нюхала, улыбалась мило-мило, задумчиво и нежно. Я даже подзабыл на миг, что сказать хотел, но только с ней взглядом пересёкся, опять грозно выдавил:

— И? Разве не велено было в постели лежать?

— Я… не могла больше, — похлопала ресничками и губы обиженно надула. Не ведаю, что было в этом капризном жесте, но внимание залипло на полных губах. Сморгнул наваждение и вновь грозного мужа отыграл:

— Чего не могла?

— Лежать, — мрачно брякнула, перестав покладистую изображать. — Помираю я там, а ты… мне… — запиналась, в мыслях путаясь, — не хочу быть одна и точка! — отрезала с воинствующим видом, хоть за волосы тащи, не сдвинется с места.

Я даже крякнул от негодования. Вытаращился на это чудо природы, и кто его ведает, чтобы дальше случилось, да глухой смешок Шануры меня из шока вывел:

— Говорила я, каким бы Змий не был одиночкой, каждому Аспиду своя хозяйка надобна, — с деловым видом перед Вольхой небольшую вазу поставила.

— Ты о чём, женщина? — клацнул зубами, проследив, как жена букет в вазу ловко уместила, аккуратно листья цветов расправляя и любуюсь полученным результатом.

— Не страшай, — скривилась кухарка, меня потеснив с прохода и за разборку покупок взялась.

— Совсем от рук отбились, — вознегодовал, прикидывая как всех на место поставить. — Сожру ведь…

— Подавишься, — с улыбкой буркнула Шанура, — я пока у тебя жила, такие бока нарастила, что меня теперь на зубок не уместить, — и вместо страха перед Змием, хозяйски вручила корзину: — Великий и ужасный, не сочтите за неуважение, это бы в погреб отнести. У меня ноги больные, у жены вашей… тоже… Татуа живность на забой поволок, — и таким взглядом на меня посмотрела, что я лишь зубами скрипнул:

— Пора разгонять вас, и забвение наслать, — рывком корзину забрал. Шагнул было в сторону холодной комнаты и подвала, да на Вольху с дуру посмотрел.

Жена так мило улыбалась нашей перебранке с Шанурой, что я засмотрелся на румянец на её щеках, на блеск в глазах. Дабы сильней не спалиться, что погибаю в ней, буркнул, как можно суровей:

— Сиди здесь, вернусь, договорим!

Глупо, но почему-то было жизненно важно… чтобы последнее слово за мной осталось. И без мягкости, а так… внушительно, мрачно, хлёстко.

И не дожидаясь, огрызнётся аль нет, спешно кухню покинул.

В погребе чуть замешкался. Прохладно было, темно… хорошо. Мысли ход замедляли, я остывал, думать начинал здравей и спокойней.

И чего, спрашивается, взъелся на Вольху? Может, по нужде было нужно, никто из прислужников не отозвался, вот она…

Может, наоборот, попросила, Татуа её вниз спустил.

Аспид ревниво заурчал, словно его отодвинули в сторону.

А вот и секрет: не я рядом был. Не я помогал. Не меня просила. А что важнее — как всегда ослушалась.

Не по нраву мысль пришлась. И открывшая правда на мою реакцию тоже, потому ворочался с тяжестью в душе.

— Цветы бери, отнесу… — бросил, заходя на кухню, но опять неожиданностью стало, что жена и не думала уходить. Уже крупой занималась, гречу перебирала. Из-под бровей зыркнула своими стальными озёрами глаз:

— Обязательно велеть и принуждать?

— Да, а твоя обязанность, подчиняться и ублажать!