…Увидев любимую между двумя белоказаками, Виталий похолодел. Щеки его побелели. Настенька же, выйдя из темноты на свет, зажмурилась, ступила два шага и широко открыла глаза. Виталий стоял прямо перед ней, у крыльца. Он поднёс руку к губам, словно предупреждая о чем-то. Горе и отчаяние пронизали Настеньку. Тоскливый крик вырвался из её груди:
— Виталий!
Караев живо обернулся к Настеньке и опять глянул на юношу, и глаза его блеснули догадкой.
Настя увидела, как Виталий горестно качнул головой, и поняла свою ошибку. Колени её подкосились, в глазах потемнело, и, лицом вперёд, ничего не сознавая более, она упала на землю.
Виталий бросился к ней, но его уже схватили. Он рванулся в сторону, его сбили с ног, вывернули руки и мгновенно скрутили верёвкой. И лишь когда уткнулся он лицом в цементную пыль, забившую нос и рот, он понял, что уйти не удастся…
— Вот ты каков! — произнёс Караев, раздувая ноздри. — Да ты, я вижу, не подмастерье, а мастер!.. Сейчас мы это выясним. — Он обернулся и поманил кого-то пальцем из комнаты.
Из дверей показался Чувалков. Он скользнул взглядом по Виталию. Караев вопросительно кивнул на Виталия:
— Кто?
Чувалков отвернулся от Виталия, мельком оглядевшись вокруг, и сказал потихоньку:
— Комиссар, господин офицер! Он сегодня и уполномоченных встречал, и охрану нёс, и проводил, как они закончили. Да в нашем селе его каждый знает: Бонивур его кличка!
Караев заиграл желваками на челюстях — фамилия эта много сказала ему. В глазах его заблестели злые огоньки.
— Так. Довелось и встретиться, товарищ комиссар! — сказал он сквозь зубы. — Мир, как говорится, тесен! — И недобро замолчал, не отводя глаз от юноши.
Чувалков стоял в дверях, стараясь не быть заметным с улицы, втягивал голову в плечи и совсем спрятал свою пышную бороду в ладони.
— Мне бы до дому надо, господин офицер, — сказал он, не имея больше сил стоять здесь, рядом с ротмистром и со связанным Виталием.
Караев непонимающими глазами посмотрел на Чувалкова.
— Что? Ах, да!.. Можете идти!
Чувалков поспешно скрылся в глубине комнаты. Хлопнула дверь — это лавочник вышел с чёрного хода, чтобы его не видел никто из деревенских. Он трусцой побежал от дома к дому, озираясь на слепые окна крестьянских домов, завешенные и заслонённые подушками: не выглядывает ли кто? Добравшись до своей избы, тихонько открыл калитку, стараясь не стукнуть щеколдой. На крыльце стояла его жена, унылая, преждевременно увядшая женщина. Чувалков отдышался.
— Куда ты ходил-то? — спросила она. — Ничего не сказал…
— А тебе дело есть? — спросил грозно Чувалков и погрозил ей кулаком. — Смотри у меня!
— Да я что! — испуганно отозвалась жена. — Боязно ведь…
Чувалков задёрнул занавески на окнах и ткнул жену в бок сухим кулаком.
— Расхлебянила все, раскрыла… Я тебе раскрою!..
Бесчувственную Настеньку казаки оттащили за дом.
Караев сказал:
— Так… Все ясно! — Ярость нарастала в нем. — Однако ты ловкая штучка. С тобой занятно будет побеседовать в другом месте! Люблю смелых людей! — Глаза его искрились, лицо подёрнула нервная судорога.
Виталий понял, что для него все кончено, что бежать, пожалуй, не удастся. Он снова овладел собой. Спокойное лицо его представило разительный контраст с подёргивающимся лицом Караева. Ротмистр старался унять овладевшую им дрожь, но не мог. Им овладело желание разбить недвижное лицо стоящего перед ним человека, взятого в плен и спокойно ждущего расправы. Рука его тянулась к револьверу. У него не было ни слов, ни мыслей, чтобы привести какой-нибудь другой аргумент в этом безмолвном состязании двух устремлённых друг на друга взглядов. Он отвёл глаза в сторону, не выдержав взора Виталия.
На крыльцо неслышно вышел Суэцугу. Он с любопытством посмотрел на Виталия.
— Это кто? Борсевик?
— Так точно, да ещё какой! — протянул ротмистр японцу документы.
Суэцугу внимательно прочёл их.
— О, Бонивур! — сказал он радостно. Арест Виталия привёл его в такое хорошее настроение, что он совершенно искренне поклонился Виталию и произнёс, словно увидев доброго знакомого: — Здрастуйте, здрастуйте!
Грудзинский прошёл туда, где находилась Настенька. Она ещё не пришла в сознание. Стоявшие возле неё Цыган и рябой приложили руки к козырькам.
— Сомлела, господин войсковой старшина, — сказал Цыган.
— Придёт в себя — отведите за околицу и расстреляйте!
Цыган вздрогнул.
Тень от избы покрыла лежавшую на земле Настеньку, и в полумраке лицо её, казалось, светилось. Голубые тени легли ей на глаза, на крылышки ноздрей и притаились в углах губ. Круглый её подбородок с чуть заметной ямочкой заострился. От этого словно строже стало лицо Настеньки и ещё красивее. Одна коса расплелась, и поток золотистых волос залил её плечи, грудь и стекал на тёмную землю. Почти незаметно было дыхание Настеньки. Только во впадине над ключицей толчки сердца вызывали едва приметное колыхание. Руки раскинулись по сторонам — словно чайка взмахнула белыми крыльями, собираясь взлететь…
Цыган качнул головой и горестно вздохнул.