Сонливость как рукой сняло. Поправив сползающее с плеч одеяло, Аштирра выбежала наружу. Над шатрами раскинулась звёздная безмятежная ночь. Большинство хиннан спали, только несколько воинов патрулировали становище. Жрица услышала голоса – кажется, у одного из костров кто-то из хиннан собрался послушать сказителя. События минувшей ночи – или не минувшей, а уже более далёкой?.. – развернулись перед ней. Всплеск всё ещё держался, хоть и не был так силён. Тело услужливо напомнило о целом спектре пережитых ощущений, и Аштирра зябко повела плечами, сбрасывая совсем уж некстати пришедшее чувство: словно это
Рэмеи быстро прошла между высокими шатрами к костру, от которого доносились голоса. Щенок, спотыкаясь, трусил рядом.
У огня и правда расселось несколько хиннан, и слепой старый Адир рассказывал одну из своих историй. С тех пор как Аштирра в последний раз слушала его сказки, у старика прибавилось морщин, но его голос по-прежнему звучал уверенно, звонко, несмотря на возраст.
С облегчением жрица обнаружила среди собравшихся у костра Ришниса, а рядом с ним сидел его сын, осунувшийся, но живой и здоровый, и поглаживал прикорнувшего рядом с ним пса. И только теперь Аштирра поверила словам охотника, всплывшим в памяти.
Замерев в тенях шатров, жрица прикрыла глаза, направляя благодарность своей Богине с той же силой, с которой тогда на закате направляла призыв. А Адир ткал очередную свою историю из тех, что особенно любили хиннан.
– Один человек отправился в устье сухого русла, что за Скалой Антилопы. И он, и его братья, и их отец, и отец их отца вымывали там золотой песок, когда-то осыпавшийся с колесниц древних рогатых царей. Знал он, что коли повезёт, так и застывшую кровь богов, которой Мать Каэмит плачет, можно сыскать – осколки небесного огня, сверкающие самородки. А возможно, и слёзы Матери Каэмит самоцветные. Тщательно он просеивал песок, отделяя пыль от драгоценных искр, и напевал себе, чтоб работа спорилась.
Вдруг в песке блеснуло что-то – не кровь богов, не слёзы самоцветные… Узорный сосуд, запечатанный диковинными знаками. А по резьбе да символам тот человек сразу смекнул, что сосуд этот ещё с эпохи рогатых царей тут припрятан, в реке утоплен, да только русло уже иссохло, вот и дно стало ближе. Но кто припрятал его? Потерял или избавиться хотел? Спросить давно не у кого было – кости древних выбелены временем, память сокрыта в песках, запечатана Супругом Пустыни. Вспомнил человек, как ещё отец отца ему рассказывал: рогатые цари повелевали духами-
Так вот, золотоискатель решил, что не богатства, а беду ему может принести эта находка, да и припрятал поглубже обратно в песок. Только то ли печать задел, то ли символ какой – раздался вдруг голос… как ветер ночью в барханах – то ли ухом слышишь его, то ли самим нутром.
– Освободи меня, добрый человек, любое желание твоё исполню. Хочешь, силу твою умножу или славу. Хочешь, нюх дам такой, что ни одна золотоносная жила древних от тебя не укроется…
Человек замешкался, но решил всё же не отвечать и развернулся уже, чтоб уйти, как вдруг голос шепнул:
– А хочешь, прекрасная охотница Китара, которой ты уж какую луну дары носишь, сама за тебя пойти пожелает…
Откуда знал этот голос, по кому его сердце томилось? И правда, девица была в их племени, дочь одной из матерей-старейшин. Глаза как чёрный оникс, косы длинные, тугие, что кольца кобры. И сама ловкая, смелая, безопасные тропы чует не хуже
Сказитель замолчал. Его слушатели, в общем-то, и так уже догадывались, каким будет итог – как и у всех подобных историй. А всё равно притихли в предвкушении – очень уж хорошо, от души старик рассказывал.