Сердце Дракона. Десятый Том. Часть 2

Он лежал на, наверное, неудобной кровати, но не знал этого. Его тело, на протяжении вот уже двенадцати лет, с самого момента рождения, ничего не чувствовало.

Все из-за родителей, этих двух ублюдков, которые выбросили его, будто ненужный хлам, прямо на порог детского дома. И нет, чтобы остановиться и положить аккуратно — выкинули из окна машины. Чудом, что выжил, он порой жалел, что не умер в ту ночь.

Черепномозговая травма из-за которой он оказался неспособен контролировать тело. Кроме, разве что, правой руки…

Петли на дверях скрипнули.

Дверь в его “индивидуальную палату”, бывшую кладовку, где специально для него прорубили в деревянной стене окно, открылась. Здесь почти никогда не было света, так что сейчас, когда другие дети, обитавшие в учреждение начали светить здесь экранами простеньких телефонов, его глаза резало.

— Смотрите, он здесь, — прошептал один из мальчишек. Рыжеволосый, покрытый веснушками.

Он не помнил, как звали этого долговязого уродца. С кривыми зубами и бельмом на левом глазу. Может, именно поэтому, к четырнадцати годам его никто так и не усыновил.

Даже когда приезжали телевизионщики, снимать очередную говно-слезливую передачу, рыжего прятали по таким же чуланам, как и его самого.

Он ненавидел телевизионщиков…

— Идиот, — самый плечистый и, в то же время коренастый мальчишка из пятерки явившихся отвесил рыжему подзатыльник. — а куда этот овощ денется. Баран.

— Ай, — рыжий потер затылок.

— Ладно, — девчушка лет тринадцати, которая, обязательно, вырастет красавицей. Да даже сейчас она выглядела далеко не на тринадцать и была предметом вожделения всего мужского состава детского дома. — Давайте потренируемся. Завтра уже королевская ночь.

Она первой достала тюбик. С виду — простая паста. Такой, обычно, расписывали лица детям в летних лагерях. Но детский дом далеко не летний лагерь и в тюбике, вместо пасты, было куда более унизительная и вонючая, протухшая субстанция. Если, вообще, дерьмо может протухнуть.

Он хватил правой рукой подвешенный за шнурок мелок и написал на стене, которую стирал от надписей в конце каждого дня.

— “Только подойди, сучка”.

Он научился писать быстро. Очень быстро. Быстрее, чем некоторые умели разговаривать.

— Смотрите, — засмеялась вторая девочка. — он даже запятые ставит! Ботаник!

— Не дергайся,… - скрипнула половица, заглушив его имя. Дети затихли. Переждали, а потом снова двинулись к нему. — И рукой своей не маши. Дай-ка нарисую тебе…

Тюбик, из которого лезла черно-серая субстанция, оказался перед его лицом.

Но он был готов. Это уже был далеко не первый раз, когда они приходили, так что на этот раз он был готов. Секундного замешательства было достаточно, чтобы усыпить бдительность девки.

А затем, когда она нагнулась, он выхватил из-под одеяла свой тюбик. Пустой, скрученный в тугую трубку и, на протяжении многих ночей, обточенный об шершавую стену.

Резким ударом он погрузил тюбик в левое ухо нависшей над ним красавицы.

— Что… — она даже не поняла, что происходит. А потом, когда кровь прыснула на стену, заливая надпись и делая её абсолютно неразборчивой, она упала на пол и закричала от боли и страха.

— Что творишь, сука! — кто-то из парней прыгнул на него.

Но он был готов и к этому. Тюбик пасты врезался прямо в живот парнишке. Горячая, вязкая субстанция потекла по его руке, когда тюбик пасты погрузился почти на три сантиметра вглубь живота.

Затем они его повалили. Их было больше, а у него всего одна рука.

Они били его ногами всюду, куда только могли достать. Двое раненных кричали. Он только лежал и смотрел на то, как тюбик с протухшим дерьмом катился, оставляя поганый след, под его кровать.

Он ничего не чувствовал.

Только слышал, как бегут работницы учреждения.

— Паршивцы! — прозвучал крик Наталии Павловны. — Вы что здесь устроили!

Затем их начали оттаскивать от них. Кто-то охал и ахал над ранеными.

Он смотрел на них всех без страха. Ясными, синими глазами.

— Ты что наделал, … — хлесткая пощечина, которая прилетела ему от прибежавшей заведующей ночной смены вновь заглушила его же имя. — Да ты же её инвалидом оставил!

Он лежал на полу. За окном дул яростный, северный ветер, принесший в северную столицу вьюгу и метель. Снег задувало сквозь тонкую бойницу, заменявшую в его “палате” окно. Он, скукоженный, почти высушенный скелет, лежал на холодном полу. В одних только грязных трусах, которые меняли раз в три дня.

Как и постельное белье.

Никто не ставил ему утки, не водил в туалет. Он даже не знал, если не видел, когда обмочился или обделался. Просто не чувствовал.

— Пусть здесь лежит до утра, — скомандовала заведующая. — будет ему уроком.

Он смотрел в спины уходящим работницам, которые уводили детей. Они их утешали и говорили ласковые слова. Он же валялся на холодном полу.

Наверное, опять заболеет…

Коренастый, перед выходом, развернулся и красноречиво провел пальцем по шее.

Он, с трудом, подняв немеющую руку, показал средний палец, а затем дверь перед ним захлопнулась.

Он вновь остался один.

На холоде и морозе.

Проклятье…

Но он не умрет здесь. В этом месте.