Сердце дыбом

Вдали показались первые дома, на удивление грубо сколоченные фермы подковообразной формы; концы подков были обращены в сторону дороги. Сначала появилась одна, другая, и обе — с правой стороны. Двор имел обычную планировку: посреди квадратной площадки — большой пруд, в его чернильной воде водились раки и вибраки; по левую руку — крыло, где жил фермер с семьей, по правую и в глубине — хлев и конюшня, расположенные на втором этаже, куда скотина карабкалась по довольно крутому пандусу. Под этим скотским трапом, подпираемым массивными сваями, держали лохани, в которых скапливались — благодаря силе притяжения — навоз и дерьмо. Пустые корыта в хлевах заполняли соломой, зерном и кормами. В специально оборудованном чулане портили фермерских девок. Двор, мощенный серым гранитным булыжником, разделялся на ромбы ровными полосками губчатой травы цилиндрической формы, такой же, как на обочине дороги.

Жакмор шел дальше; вокруг не было ни души. Ферм становилось все больше. Теперь они встречались и по левую сторону, в которую, расширяясь, заворачивала дорога. На повороте ее внезапно обогнал красный ручей — гладь на уровне берега: ни складки, ни морщинки — с плывущими комочками неясного, как будто пищеварительного происхождения. Отовсюду из пустых домов доносился непонятный гул. Не удавалось Жакмору определить и составные компоненты сложных зловонных паров, которые окатывали его из-за каждого угла.

Но все же особое любопытство вызывал ручей. То он сухо сходил на нет — ни единой капли, то вдруг наполнялся до краев, набухая, надуваясь, натягивая прозрачную пленку. Речушка мутного светло-красного цвета. Гуашка кровавых плевков, разведенных в слюне. Жакмор подобрал булыжник и бросил в ручей. Булыжник скромно погрузился в жидкость, без шума, без всплеска, ну прямо пуховая заводь.

Тем временем дорога выросла в вытянутую площадь с возвышением, на котором расставленные в шеренгу деревья стерегли тень, и раздвоилась. Справа обнаружилось какое-то толпливое мельтешение; туда Жакмор и направился.

Подойдя поближе, он понял, что это всего лишь ярмарка стариков. Он увидел деревянную лавку, выставленную на солнце, и большие валуны, на которых устраивалась прибывающая публика. Старичье сидело на лавочке; три валуна уже были заняты зрителями. Жакмор насчитал семь стариков и пять старух. Перед скамьей красовался муниципальный барышник с молескиновой тетрадью под мышкой. На нем был старый вельветовый костюм коричневого цвета, башмаки, подбитые гвоздями, и, несмотря на жару, гнусный картуз из кротовой кожи. От него плохо пахло, а от стариков еще хуже. Многие из них сидели неподвижно, опираясь на отполированные ладонями палки, все без исключения в засаленных лохмотьях, небритые, с морщинами, забитыми засохшей грязью, и со слипшимися от долгой подсолнечной работы веками. Шамкали беззубые рты, вонял зубной перегной.

— Итак, — приступил барышник, — вот этот стоит совсем недорого и может еще хорошо послужить. Ну как, Жавруняк, неужели не возьмешь его для своих ребятишек? Он еще может от них как следует огрести.

— А он еще может им как следует показать?

— Ах, это? Еще как! — заверил барышник. — Ну-ка, иди сюда, старый хрен!

Он подозвал старика. Тот, согнувшись в три погибели, шагнул вперед.

— Покажи-ка им хорошенько, что там у тебя между ног!

Дрожащими руками старик принялся расстегивать замусоленную до блеска ширинку. Зрители расхохотались.

— Вы только посмотрите! — воскликнул Жавруняк. — Оказывается, у него действительно еще что-то есть!

Он склонился над стариком и, корчась от смеха, пощупал жалкий комочек.

— Ладно! Беру за сто франков.

— Продано! — крикнул барышник.

Жакмор знал, что в деревне такие ярмарки — дело привычное, но сам он при этом присутствовал в первый раз, и зрелище его поразило.

Старик застегнул ширинку и застыл в ожидании.

— Пшел, старая шепеля! — прикрикнул Жавруняк, пнув старика так, что тот зашатался. — Развлекайтесь, ребята.

Старик засеменил по дороге. Двое детей отделились от толпы. Один из них принялся подстегивать старика прутиком, а другой повис у него на шее, стараясь опрокинуть на землю. Тот шлепнулся лицом в грязь. На них никто не обращал внимания. Один Жакмор, как зачарованный, наблюдал за ними. Старик встал на колени; из разбитого носа потекла кровь, изо рта что-то вывалилось. Жакмор отвернулся и присоединился к толпе. Барышник расхваливал толстую коротенькую женщину лет семидесяти с редкими свалявшимися волосами, выбивающимися из-под черной косынки.

— Ну что, эта в хорошем состоянии, — продолжал он. — Есть желающие? Зубов нет вовсе. Так, глядишь, даже сподручнее.

Жакмора слегка покоробило. Он вгляделся в окружающие его лица. Одни мужчины, лет тридцати пятисорока, крепкие, коренастые, с залихватски нахлобученными картузами. Народец стойкий, несгибаемый. Некоторые — аж с усами. Верный признак.

— Шестьдесят франков за Адэль! — подзадоривал барышник. — За такую цену — да еще и без зубов. Почти даром. Ты, Христунок? Или ты, Кувшинюк?

Он треснул старуху по спине.

— Вставай, старая кляча, пускай на тебя полюбуются! Товар что надо.