Сердце феникса. На переломе.

Несмотря на молодость, все трое успели хлебнуть в своей жизни немало.

— Такие дела, ребята, — виновато улыбается отец, когда на пороге возникают «клоуны» — сотрудники Службы Развлечений. — Мама юрист, я архивист… для нас сейчас работы нет. А вы должны жить….

— Папа, нет!

Но он уже шагает навстречу «красно-золотым» и исчезает вместе с ними.

А через четыре дня они с мамой сидят у телевизора и смотрят, как отца убивают на арене…

Он старается держаться в стороне от камер, он не хотел, чтоб они смотрели, чтоб они видели… но камеры безжалостны и они преследуют каждого из добровольных «гладиаторов», ловя каждый вскрик, каждое движение… каждое падение тела на усыпанный золотистой стружкой пол.

На следующее утро им приносят цену папиной жизни — чек на пять тысяч рублей Новой Империи и освобождение от «налога». И младший братик — ему еще и десяти нет — не выдерживает и швыряет в спину «клоуну» сувенирную чашку с эмблемой Арены…

— Кто?!

И Макс шагает вперед, не успев подумать:

— Я.

Восемнадцать ему исполнилось уже в лагере.

Очень болит спина, и не шевельнуть ни рукой, ни ногой… Анеля плачет рядом и ни в какую не хочет уходить, что б он не говорил. Глупая. Он упал очень неудачно, на спину, что-то хрустнуло, и ноги сразу отнялись… В этих развалинах — в бывшем храме — они были одни, и помочь некому.

— Неля, иди.

— Нет! Славик, тише. Мы переждем. Все будет хорошо.

— Иди, дура! — он грубит и знает это, если б мог, он бы пощечину ей залепил… лишь бы ушла, лишь бы не попалась. Ведь убьют же! Поймают — убьют! А голоса все ближе… — Иди! Они же сейчас будут здесь! Неля… Нелечка… уходи…

Анеля вдруг наклоняется к нему… Целует — горячо и быстро, солеными от слез губами — и наконец выбегает из развалин.

Только… не в ту сторону. Навстречу патрулю. Отвлечь? Увести за собой?

Неля!

Его нашли на следующий вечер. Ребята из группы. Они подлечили его и похоронили Анелю… Ее тела он не видел — не показали. А заговорил только через полтора месяца.

Окно в палате всегда было закрыто — прохладными белыми пластинками жалюзи. Зато на стене висели новые часы — электронные. Бесшумные, чтоб не тревожить больных. По ним он и узнавал, который час.

Когда стрелки переползали на цифру «девять», больницу наполняла тишина. Палату постепенно затапливало темнотой. И, казалось, раны начинали болеть вдвое сильней. Как будто тоже знали — когда стрелки уколют цифру одиннадцать, в палате появится Он. Брат. Бывший…

И снова будет плохо. Потому что сейчас он в силах сказать только «да» или «нет», а «да» сказать нельзя…

Они молчат. Каждый вспоминает свое.