Сердце генерала Гурова. Истории из жизни репортёра (СИ)

История 43-я. Летчик-истребитель воздвиг себе памятник… на кладбище

За годы войны со смертью лицом к лицу летчик-истребитель, Герой Советского Союза Владимир Левитан [родился в селе Жеберец Ореховского района Запорожской области] сталкивался, по меньшей мере, сто раз: именно столько воздушных боев провел Владимир Самойлович, лично сбивший 19 немецких самолетов [плюс еще шесть — в группе]

Всего же на счету Героя Советского Союза Владимира Левитана около 400 боевых вылетов.

Золотую Звезду он получил в 26 лет.

«После Курской дуги я стал считать, что меня сбить нельзя»

— Ты спрашиваешь, хорошо ли воевали немцы в воздухе? Очень хорошо! В начале войны мы у них опыт перенимали. Они нас кровью нашей учили. Тактика-то ведения боя у них была еще в Европе отшлифована. И подготовку имели отличную. В 42-м, например, под Моздок перебросили они с десяток своих воздушных асов-«бриллиантщиков», как их называли. Так они нам такое устраивали — голову не давали поднять. А еще оборудование у них на самолетах прекрасное имелось. Те же прицелы — они мгновенно обрамляли цель и «вели» ее до выстрела. А я должен был при стрельбе в уме вычислять упреждение — как на охоте на уток.

— Про наших летчиков, — воспользовался я паузой, — говорят, что они храбрые до отчаяния. А к немцам подходит такая характеристика?

— Они не то, что очень храбрые… Их разнузданность поначалу как раз и держалась на умении почти беспрепятственно поражать наши самолеты. И они обнаглели!

— А какие чувства испытывает человек, который, не видя врага в лицо, тем не менее, знает, что любой момент воздушного боя может оказаться для него последним?

— Лет сорок назад за каким-то застольем со мной подобный разговор завел один чекист-идиот. Не знаю уж, какой черт меня с ним свел… «Вот вы, — рассуждал он, — Герой. Но вы же не видели противника! С техникой дело имели». «А Матросов — кто?» — удивился я. «Псих, — слышу в ответ. — Высшую степень трусости проявил. Нервы сдали, не выдержал он — и на амбразуру бросился». «А в чем же, — спрашиваю тогда, — смысл героизма заключается?» — «А чтобы глаза врага видеть». И рассказал историю, как он после войны служил начальником контрразведки в лагере военнопленных японцев и однажды для острастки пленных — мятеж они там, кажется, подняли — приказал старшине-фронтовику расстрелять двадцать заложников. И старшина не смог… «И он орденоносцем себя считает! — возмущался чекист. — Что же он делал на фронте, коль вот так запросто дрогнул? А я схватил его автомат и фр-ррр — полоснул по шеренге пленных». Выслушал я его рассказ и говорю ему: «Какая же ты сволочь!»

— Обиделся?

— Наверное, потому что вскорости на «профилактическую беседу» пригласили меня. Охаивал, мол, Хрущева я… Рассказывал анекдоты про него… Да ради Бога, говорю, не нужен мне Хрущев. Он мне и на ум не приходит. «А-а, — цепляются тут же к моей фразе, — наш вождь, оказывается, вам на ум не приходит…» А о чувствах если вспоминать… Не могу сказать, что чрезвычайно храбрым ощущал себя перед вылетом, чтобы все — трын-трава. Такого не было. Состояние напряженности — да. И, может быть, тревоги. А со временем даже наглость появилась. Здесь главное было — увидеть противника первым. Увидел — 50 процентов успеха за тобой… И еще вот какое необычное чувство появлялось: если мало летаешь на задания — все время крутишься в самолете, осматриваешься. А если часто — лишний раз и голову не повернешь. Как будто кто-то подсказывает тебе: посмотри направо, глянь туда.

— Когда вы поняли, что уже — победа?

— После Курской дуги я стал считать, что меня сбить нельзя. Я себя уже считал нахалом.

— В Запорожье довелось побывать?

— В порядке поощрения. Вместе с американским экипажем добрался до Полтавы, а оттуда — домой. Но никого в Запорожье не нашел и сразу — в Киев. А утром по радио услышал указ о присвоении мне звания Героя Советского Союза.

— Это было неожиданно для вас?

— В общем-то, да. Хотя, конечно, я знал: у меня есть норма сбитых самолетов для представления к званию. Дважды к Герою меня представляли. Но оба раза рвали наградные бумаги — я влюбился в свою оружейницу, а за фронтовые романы и погоны срывали — не верь рассказам, что было по-другому. Вот и «пришили» мне сожительство с подчиненной и только с третьего захода прошло по инстанциям представление.

— А судьба девушки как сложилась?

— Ну как… Нормально — в 46-м мы с ней поженились… Но что ты меня все про войну допрашиваешь! Ты лучше поинтересуйся, как я через двадцать лет после ее окончания еще одно сражение выиграл — проталкивая на рынок наш «горбатый» «Запорожец». Грех на душу взял — врагу не пожелаешь.