Сердце Героя

Нужно много денег для того, чтобы в наше время поднять революцию, и Хунта постоянно находилась в стеснённых обстоятельствах. Члены Хунты голодали, но не жалели сил для дела; самый долгий день был для них недостаточно долог, и всё же временами казалось, что быть или не быть революции – вопрос нескольких долларов. Однажды, когда плата за помещение впервые не была внесена в течение двух месяцев и хозяин угрожал выселением, не кто иной, как Фелипе Ривера, поломойка в жалкой, дешёвой, изношенной одежде, положил шестьдесят золотых долларов на конторку Мэй Сэтби. Это стало повторяться и впредь. Триста писем, отпечатанных на машинке (воззвания о помощи, призывы к рабочим организациям, возражения на газетные статьи, неправильно освещающие события, протесты против судебного произвола и преследований революционеров в Соединенных Штатах), лежали неотосланные, в ожидании марок. Исчезли часы Бэры, старомодные золотые часы с репетиром, принадлежавшие ещё его отцу. Исчезло также и простенькое золотое колечко с руки Мэй Сэтби. Положение было отчаянное. Рамос и Ареллано безнадёжно теребили свои длинные усы. Письма должны быть отправлены, а почта не даёт марок в кредит. Тогда Ривера надел шляпу и вышел. Вернувшись, он положил на конторку Мэй Сэтби тысячу двухцентовых марок.

– Уж не проклятое ли это золото Диаса? – сказал Бэра товарищам.

Они подняли брови и ничего не ответили. И Фелипе Ривера, мывший пол для революции, по мере надобности продолжал выкладывать золото и серебро на нужды Хунты.

И всё же они не могли заставить себя полюбить его. Они не знали этого мальчика. Повадки у него были совсем иные, чем у них. Он не пускался в откровенности. Отклонял все попытки вызвать его на разговор, и у них не хватало смелости расспрашивать его.

– Возможно, великий и одинокий дух… не знаю, не знаю! – Ареллано беспомощно развёл руками.

– В нём есть что-то нечеловеческое, – заметил Рамос.

– В его душе всё притупилось. – сказала Мэй Сэтби. – Свет и смех словно выжжены в ней. Он мертвец, и вместе с тем в нём чувствуешь какую-то страшную жизненную силу.

– Ривера прошёл через ад, – сказал Паулино. – Человек, не прошедший через ад, не может быть таким, а ведь он ещё мальчик.

И всё же они не могли его полюбить. Он никогда не разговаривал, никогда ни о чём не расспрашивал, не высказывал своих мнений. Он мог стоять не шевелясь – неодушевлённый предмет, если не считать глаз, горевших холодным огнём, – покуда споры о революции становились всё громче и горячее. Его глаза вонзались в лица говорящих, как раскалённые сверла, они смущали их и тревожили.

– Он не шпион, – заявил Бэра, обращаясь к Мэй Сэтби. – Он патриот, помяните моё слово! Лучший патриот из всех нас! Я чувствую это сердцем и головой. И всё же я его совсем не знаю.

– У него дурной характер, – сказала Мэй Сэтби.

– Да, – ответил Бэра и вздрогнул. – Он посмотрел на меня сегодня. Эти глаза не могут любить, они угрожают; они злые, как у тигра. Я знаю: измени я делу, он убьёт меня. У него нет сердца. Он беспощаден, как сталь, жесток и холоден, как мороз. Он словно лунный свет в зимнюю ночь, когда человек замерзает на одинокой горной вершине. Я не боюсь Диаса со всеми его убийцами, но этого мальчика я боюсь. Я правду говорю, боюсь. Он – дыхание смерти.

И, однако, Бэра, а никто другой, убедил товарищей дать ответственное поручение Ривере. Связь между Лос-Анжелосом и Нижней Калифорнией была прервана. Трое товарищей сами вырыли себе могилы и на краю их были расстреляны. Двое других в Лос-Анжелосе стали узниками Соединённых Штатов. Хуан Альварадо, командир федеральных войск, оказался негодяем. Он сумел разрушить все их планы. Они потеряли связь как с давнишними революционерами в Нижней Калифорнии, так и с новичками.

Молодой Ривера получил надлежащие инструкции и отбыл на юг. Когда он вернулся, связь была восстановлена, а Хуан Альварадо был мёртв: его нашли в постели, с ножом, по рукоятку ушедшим в грудь. Это превышало полномочия Риверы, но в Хунте имелись точные сведения о всех его передвижениях. Его ни о чём не стали расспрашивать. Он ничего не рассказывал. Товарищи переглянулись между собой и всё поняли.

– Я говорил вам, – сказал Бэра. – Больше чем кого-либо Диасу приходится опасаться этого юноши. Он неумолим. Он карающая десница.

Дурной характер Риверы, заподозренный Мэй Сэтби и затем признанный всеми, подтверждался наглядными, чисто физическими доказательствами. Теперь Ривера нередко приходил с рассечённой губой, распухшим ухом, с синяком на скуле. Ясно было, что он ввязывается в драки там – во внешнем мире, где он ест и спит, зарабатывает деньги и бродит по путям, им неведомым. Со временем Ривера научился набирать маленький революционный листок, который Хунта выпускала еженедельно. Случалось, однако, что он бывал не в состоянии набирать: то большие пальцы у него были повреждены и плохо двигались, то суставы были разбиты в кровь, то одна рука беспомощно болталась вдоль тела и лицо искажала мучительная боль.

– Бродяга, – говорил Ареллано.

– Завсегдатай злачных мест, – говорил Рамос.