Сердце Господина

Холод крадётся… С улицы ли?

Стою пред тобой не дыша.

Больно расстёгивать пуговицы,

Потому что там сразу – душа…

Из-под выбеленного накрахмаленного воротника выступали синие гнилые жилы на шее мертвеца. Кожа с его пальцев слезла и кусками прилипала к блестящему кожаному рулю.

На Бульваре Жёлтой Прессы ожидали Дамы. Карета с визгом затормозила.

Дамы в белых блузах, грязно-серых юбках, с красными лаковыми перстами и алыми, как свёкла, устами развалились на сиденье справа от Лакея. На взволнованных от надежд личиках сверкали приторможенные улыбки и блестели пушистенькие глазки.

Труп водителя не зажёг ни ужаса, ни гнева в глазёнках пигалиц. Улыбки их не разморозились даже сейчас – только глазёнки вдруг забегали в поисках спасительной шутки.

– Э-эй! Бросьте нас на Площади Латентных Путан!

На переднем пассажирском кресле медленно развернулся длинный серебристый нос, за ним выглянула глянцевая скула; следом за носом медленно повернулся серый глаз без зрачка, пока не упёрся в острый угол века. Господин сидел к ним спиной и наблюдал за всем до упора вывернутым назад глазом.

Дамы изрядно растерялись.

– Кто это вон там, спереди? – Дамы понадеялись на разумение Лакея, обратившись к крысе в сером фраке.

– Господин Филистер – сегодня и исключительно для вас! – ответил Господин.

Дамы изрядно ошалели.

Господин, вмиг обросший бабочкой и бордовым велюром, обхватил руками железный микрофон, упавший откуда-то сверху.

– Специально для изрядных Дам на заднем ряду! Ваши наряды из ряда вон выходящие – разрядить!

Чавканье и писк раздирали гробовую тишину. Когда дамы опомнились, Лакей уже дожёвывал огрызки лохмотьев с их тел. Лакей оставил нетронутыми только капюшоны, сапожки, капроновые колготы, перчатки, броский макияж, воротники и ожерелья, манжеты, ремни и лишь подолы юбок. Словом, он выгрыз из нарядов голые купальники, обнажив исключительно перси и чресла.

Господин, крутя, как трость, за стойку серебристый микрофон, не шевеля губами, молвил:

– Ваши нагие груди и лона, да будет вам известно, ничуть не смутили нашего извозчика! Более того, он их видел ещё не Бульваре! Нет-нет, не удивляйтесь! Одежонка была ещё на вас! Вы свою наготу носите всюду – на собственном лбу!

Дама посмышлёнее и поотважнее тут же схватилась за сердце. Задыхаясь, она бегала глазами в поисках воздуха, царапала обшивку кареты, пока не стёрла ногти в кровь. Взяла себя за горло, судорожно сжимая и разжимая трахею, пытаясь заставить лёгкие дышать, но, увы, проткнула кожу пальцами и с ужасом вынула из собственной шеи обмотанные пульсирующими венами руки. Сердце заколотило так, что оно таранило грудь, – Дама пыталась заглушить, задавить бешеное сердце руками! Но сердце билось всё чаще и яростнее, пока бедняжка пальцами не разодрала себе рёбра и не задушила собственное сердце в утробе своей…

Оставшаяся Дама так и не соскребла со стенок черепа столько ума, чтобы узреть рассмотренный спектакль.

– О, вот вы-то мне и сгодитесь для работёнки! – Господин безразлично вышвырнул микрофон в окно, по-прежнему не оборачиваясь. – Ни капли ужаса – лишь чувств подозрения, что что-то здесь не так. Что что-то здесь до тошноты, должно быть, гадко! Зато острая чуйка на зрелище – алкание им тешиться, не вдумываясь в суть его! Ведь иначе – это с ума сводящее зрелище!

Pride

Господин отлучился на минутку в старый забытый год. На узенькой улочке под дверьми обувной мастерской Господин споткнулся о Сапожника. Сапожник в розовой мантии сидел на низеньком деревянном табурете и бил позолоченным молотом по набойкам.

– Твои ли башмаки – лучшие во всём городе?

– Честнейшие, герр!

– И не шибко-то ты богат!

– А ты желаешь это исправить? – Сапожник дерзко улыбнулся. – У вас очень худые и тонкие ступни, мсье. Я точно вижу, какой каблук вам подойдёт!

– Сердцем ты исполняешь свой труд, старик. Кровью питаешь всякий башмак. Конкурент твой тратит едва ли каплю пустого пота, а просит за халтуру едва ли не больше твоего!

– Обленившийся болван этот старый пёс! Болван он, не я! И башмаки его – дрянь! – Сапожник выпрямил спину, и за ним струями потянулись блестящие складки мантии. – Имя моё имя помнит каждый, кто хочет порхать, а не ползти! А болван тот соскребает денег да и покупает себе имя у рекламодателей. Вот и пусть его помнят те, что шагают по земле глазами, а не ногами! Сапожником назвался за деньги! Но сапоги-то не делает – мусор это, а не сапоги! Творит дерьмо, и имя – пыль. А я с таким пустым, но тяжёлым грузом жить не смогу, сэр.

Господин всем своим умом преклонил голову Сапожнику, скользнул по улочке и свернул на ближайшем повороте в Мюсити сегодняшний…

«Целый замок! – думал Господин, взвиваясь по серой лестнице. – Кабинет мне будет впору!» – Господин приблизился к табличке, Лакей распахнул перед ним дверь…

Толстяк сидел за столом в мохнатом фиолетовом сюртуке с зелёными ромбами, в лимонном галстуке и причитал:

– Вот так клоуны! Клоуны, чьи кошельки я кормлю!

Толстяк заметил гостей.