Сердце и камень

Немцы или наши? Наверное, наши отступили. Вон и провода посвисали с тына. Еще утром наши связисты тянули их к Нешваловой хате, где стоял штаб, густо обвили ими хату. Да, отступили.

Что ж теперь будет?..

И новая тревога охватила Кузьму. Ему уже виделось, как снуют между ульев зеленые тени, слышалось, как трещат под тяжелыми сапогами рамы, как жалобно гудят пчелы. Полжизни Кузьма отдал им. Полжизни!.. Наполненные до краев пчелиным гулом дни, пропахшие медом вечера... Целительный, словно «живая вода», мед и его держал на свете. Кузьма и сейчас только волей жестокого случая не возле них. Пришел в село за лекарством, и тут его накрыл бой. Да и, собственно, куда он их теперь денет?

Кузьма закрывает глаза и снова слышит убаюкивающее гудение пчел. В этом гуле — вечность жизни, ее целесообразность, мудрость, простота и глубина. А как же: труд и мед...

И вот он без нее, без пасеки, которую взлелеял сердцем, без ульев, сделанных собственными руками. Это пустое, что люди прозвали Кузьму Дугой. Они уважали его труд. Дважды ульи из колхозной пасеки выставляли под кудрявые яблоньки Всесоюзной выставки.

И впервые в жизни Кузьма ощутил свою ненужность, свою беспомощность. Он никогда не замечал своих рук. А сейчас, оказывается, их некуда девать. Жалость сосет его сердце, а вместе с жалостью наползает на пасечника новая призрачная тень. Он видит, как черное стальное брюхо надвигается на его пасеку, вдавливает ее в землю.

«Нет, пойду», — встряхивает он головой. Отыскал бриль[6], взял в руки палку и зашагал тропинкой через огороды, луг, поле. Вот и Голая долина. Гречиха словно течет по долине, а медвяный ветер плывет над гречихой. Это он, Кузьма, посоветовал засеять здесь гречихой. О, Кузьма знал землю! Полжизни проходил он согнутым, хорошо пригляделся к ней.

Пасека — на бугре. Еще издали заметил он возле нее две фигуры. Остановился. Нет, на чужаков не похожи.

Кто же это? У кого поднялась рука?.. Да он!..

И Кузьма, забыв обо всем на свете, заспешил, карабкаясь вверх, и земля сыпалась из-под его ног.

— Вы что это!

Застигнутые врасплох, кинули на землю крышку от улья. От того самого. У Кузьмы сердце зашлось от гнева. Этот улей — его выдумка, его каприз, его гордость. Из веток лозы, из марли сделал он шар, обтянул вощиной и вставил в улей. Пчелы вытянули вощину, наносили мед. Теперь у него медовый земной шар. Есть свои моря, свои горы и долины. Земля в меду... Пожалуй, кому-нибудь это покажется химерой. А он ее именно такой видит. Или... хотел бы видеть. Но легла на землю тяжелая, стальная рука войны, давит, выжимает из нее живые соки, леденит душу холодом. Не дать, не пустить!.. А что поделает он, хворый, немощный человек?..

— Вы знаете... — И захлебнулся на слове.

Да это же Микитка. А с ним Максим. Микитка — его помощник. Микитку прислали к нему этим летом. Кузьма сам попросил в конторе помощника: пасека роилась, одному не управиться. Ушел Микитка от Кузьмы неделю назад в лес, в партизаны. Вот и винтовки их в траве. «И кому теперь эти ульи? Придут немцы, заберут все. Пускай хоть свои хлопцы полакомятся», — мысленно пристыдил себя Кузьма.

Микитка тоже стоял, опустив голову, на его щеках разгорался румянец.

— Мы, дядя, не только себе. Для всех.

«Вытрусят стольники, разлетятся, погибнут пчелы. Да и сколько там меду». Кузьма понимает, что пасеке все равно пришел конец, но сердце не соглашается, сердце болит. А мысль, словно чайка над своими детьми, кружится, ищет спасения.

— Погибнут пчелы, — сказал совсем тихо.

И вдруг...

— Хлопцы, — и сразу заблестели его погасшие глаза, — а зачем вам разбивать ульи? Вы же в лес не на один день... И пасеку возьмите. Придут наши... Мне уже... — И он слабо махнул рукой. — Ты бы, Микитка, ухаживал там за ними. Твоя теперь она. Поставьте в лесу!

Хлопцы глядели друг на друга, переминаясь с ноги на ногу. Мысль для них неожиданная. Они ее перебрасывают глазами один другому, обмозговывают со всех сторон.

— Оно так, — все еще неуверенно заговорил Микитка. Но он уже принял на себя ответственность за решение, к которому, возможно, они придут. — Ведь у нас и лошади в лесу, только как везти?

— Шляхом-то немецкие танки валом валят, — добавил Максим. — Слышите, грохочут? На тот бугор двое мотоциклистов уже вырвались. Накроют — не убежим на конях от мотоциклов.

И он еще раз смерил глазами расстояние от пасеки до рощи, млевшей в мареве. Кузьма тоже пробежал неспокойным взглядом к роще, оттуда к шляху и снова к роще. Теперь и решение находить легче.

— А я вам знак подам.

— Какой знак? — спросил Микита.

— Ну, тут немцы, или их нет. А знак... Да просто стану вон там, на горбе под грушкой, вы и увидите.

— Вас же и от земли... — Максим хотел пошутить, но сразу умолк, сообразив, что в такую пору шутки неуместны.

— Да уж как-нибудь выпрямлюсь, раз надо, — ответил Кузьма.

Хлопцы забрали винтовки, быстро пошли с горба.