Сердце и корона

Впервые в жизни он не знал, что ему делать. Он безжалостно погонял лошадь, словно скорость могла стереть из его памяти кошмар последних дней. Конечно же, он собирался жить дальше, что бы ни сказал Изабелле из мстительного желания причинить ей боль. Даже если на мгновение унижение показалось ему чрезмерно глубоким, таким, что он не мог с ним смириться, сейчас он поднял голову, готовый встретить свою судьбу. Пусть сегодня победила Изабелла. Пусть. Он — не ее собственность. Не ее игрушка. Будут другие женщины. Другие страны. Он все начнет сначала, с самого начала, будто не было ничего.

Он придержал кобылу у витых ворот, за которыми виднелся уголок сада, а за ним — тонкие шпили замка. Во дворе стояла женщина в белом платье. В тумане, который клубился у него перед глазами от ярости и бессилия, он не узнавал ее, только чувствовал, что был здесь прежде, говорил с ней, их что-то связывало — он не сразу вспомнил — что. Орсини спешился, и тогда только голос Жанны де Миньяр вернул его на землю.

— Добрый день, маркиз, — она была вежлива и спокойна, как обычно.

— Чем обязаны визитом? Что-то случилось?

Ее голос звучал мягко, но как бы издалека.

— Ничего. Вы не против, если я останусь у вас до утра?

— Конечно, вы останетесь. Не ночевать же вам в лесу. У нас, слава Всевышнему, достаточно места.

Она позвала конюха, чтобы препоручить его заботам взмыленную лошадь.

— А господин де Миньяр, он дома?

— К сожалению, он уехал к матери в Шайе и будет лишь завтра к обеду.

Орсини приостановился у порога.

— Тогда, пожалуй, мне неудобно оставаться здесь.

Жанна улыбнулась. В ее хрупком облике появилось что-то материнское, нежное и снисходительное одновременно.

— Какие пустяки, маркиз. Вам ли воспринимать всерьез людскую молву? Проходите же.

В замке царил легкий полумрак, приятный для глаз. Изумрудного цвета шторы были опущены до самого пола, бездна подобранных с хорошим вкусом вещиц украшали изящную гостиную. Повсюду ощущалась рука внимательной, любящей женщины. В его доме, вспомнил Орсини, никогда не было уютно. Изабелла не привыкла сама заботиться об уюте домашнего очага, предоставив это равнодушным рукам слуг. Впрочем, должно быть, она просто не любила этот дом, слишком серый, слишком похожий на другие, выбранный им лишь из-за близости к дворцу, где он пропадал днями и ночами, покинув ее на Мадлену. Он встряхнулся, обнаружив, что Жанна смотрит на него с укором, — он не услыхал ее вопроса.

Они поужинали вдвоем в зале, где легко поместились бы двадцать человек. Стройный серебряный канделябр разделял их, погрузив его во тьму, а ее, напротив, ярко осветив мерцающим светом пяти розовых свечей. Она неторопливо рассказывала что-то об устройстве оранжереи, — просто чтобы не молчать. Он был благодарен ей за этот фон, не позволявший ему вновь нырнуть в пучину своих безрадостных размышлений.

— Я провожу вас в вашу комнату, — она поднялась, приглашая его за собой. Орсини отодвинул тарелку, до которой едва дотронулся, и пошел за хозяйкой. На лестнице было темно, и он взял ее под руку. Они поднялись по ступеням, не разговаривая, сосредоточенно и бесшумно. Одна из комнат была приоткрыта, и сквозь щель сочился желтоватый свет, об стекло окна с шумом билась большая ночная бабочка. У изголовья был небрежно брошен альбом, около зеркала — шпильки. Жанна замедлила шаг, ее губы уже было приоткрылись пожелать ему доброй ночи, но она не проронила ни звука. Повинуясь странному, едва ли объяснимому порыву, Орсини потянулся обнять ее хрупкое тело в белой шелковой дымке платья. Они медленно вошли вдвоем в ее спальню. Жанна остановилась, молча глядя на него, не удивленная и не оскорбленная, но и без победного блеска в глазах. Он никогда не понимал ее, эту бледную кроткую девушку-ангела. Ее платье упало к ее ногам, — как будто само собой. Она была белоснежная, как фарфоровая кукла, и тоненькая, как девочка-подросток, узкобедрая, с едва развитой, детской грудью. Едва ли она способна была пробудить страсть, едва ли стремилась к этому. Орсини, смущенный ее видимой невинностью, испытал робкое желание отступиться, уйти, не переходить границ доступного. Но он зашел слишком далеко, и посчитал смешным отказаться от нее — теперь, и тем не унизить ее. Даже если назавтра она будет благодарна за сегодняшнее оскорбление.