Сердце искателя приключений

Обычно я с трудом вспоминаю обстоятельства, при которых меня посещала та или иная мысль, но зато первое впечатление от какого-нибудь нового образа врезается мне глубоко в сердце – иногда даже кажется, что изменяется само время, становясь легкой и прозрачной средой, хранящей цвета и очертания давно исчезнувших вещей; циннию я впервые увидел во время одной из моих прогулок с Фридрихом Георгом по извилистому берегу возле Фишендорфа: она цвела и была похожа на розетку только что отчеканенных и медленно остывающих дукатов.

Примечательно, что благодаря этим воспоминаниям я более точно могу воспроизвести мысли, которые меня тогда занимали; они словно огоньки, освещающие прошлое. Перед тем как увидеть циннию, мы вели беседу о неосуществимости совершенного порядка в этом мире; и именно благодаря циннии я все еще могу вспомнить детали нашего разговора.

Такие образы всегда вселяют в нас глубокую уверенность; они составляют основу воспоминания. Созерцание могущественно воздействует на дух, оживляя его; оно питает любую теорию. По мере распространения цивилизации недоразумения рождаются одно за другим, и наш дух вынужден припадать к источникам второго и третьего порядка, подобно тому, как наша наука называет источником именно постоянное. Поэтому оригинальность становится редкостью, подтверждением чему является сходство в употреблении слов «редкий» и «оригинальный».

Однако следует заметить, что человек рождается «оригинальным», и на нас лежит обязанность сохранять его именно таким, каков он есть. Наряду с образованием и воспитанием, которое осуществляется с помощью институтов, существует непосредственное отношение к миру, откуда мы черпаем жизненную силу. Наши глаза – хотя бы на одно краткое мгновение – должны видеть землю как в первый день творения, видеть ее божественное великолепие.

В благоприятные времена и при благоприятных обстоятельствах эти дары сыплются на людей так, как роса падает на листья. В прочие же времена золотой эфир, наполняющий образы, исчезает, и от вещей остаются лишь их разумные формы. В таких случаях непосредственное созерцание, например поэтическое, становится бесценным, как бесценен колодец в пустыне. Когда язык окостеневает, тогда одно-единственное стихотворение может весить больше, чем целые библиотеки, и тогда становятся понятны слова Гильдебранта о Дитрихе Бернском:

…Die Kraft der Erde

Ward in zwei Hälften unter uns verteilt,

Die eine kam aufalle die Millionen,

Die andre kam auf Dietrich ganz allein[15].

Из газет

Штралау

«Hab’ ich euch endlich, meine lieben Jungen!» («Ну вот вы и со мной, мои милые мальчики!»)

Эти слова матери, отправлявшей двух своих детей в последний путь, стояли сегодня утром во всех газетах. Я долго и тщательно их обдумывал. Мне кажется удивительным, что во времена полного разложения нашего языка простая женщина смогла произнести фразу такой неотразимой силы.

О событии было напечатано в колонке происшествий. Двух молодых рабочих, братьев, сошедших с пути истинного и совершивших какое-то преступление, выследили по горячим следам. Полиции удалось оцепить дом, где они укрылись, и в ходе длительной перестрелки братья были убиты.

Я предполагаю, что эту женщину привели к сыновьям уже после заседания комиссии, которая собирается в таких случаях. Жандармерия, прокуроры, врачи уже выполнили свой долг и еще не успели разойтись, оставаясь в зале вместе с репортерами и просочившимися, как всегда, зеваками.

Трудно представить, что в таком ужасном положении, ввиду неумолимого общественного мнения и государственной власти, отец обнаружил бы свои родительские чувства. Чтобы сохранить свое лицо, он должен был бы продемонстрировать скорбь или же резко отмежеваться, дав понять если не словами, то хотя бы поведением, что сыновья пошли не в него.

В словах же матери речь идет исключительно о материальном и субстанциальном отношении; она узнает и признает сыновей, и в ее прощальных словах не находит никакого отражения морально-правовой мир с его разделением людей на добрых и примерных, с одной стороны, и убийц и преступников – с другой. Здесь четче всего обнаруживается не только различие между трагическим и просто печальным, но и различие между трагическим и моральным миром.

Вместе с тем в этой фразе чувствуется явное превосходство над государственным порядком – что-то похожее на силу тяготения, для которой не существует препятствий. Примечательно, сколь бессодержательными и сомнительными оказываются в сравнении с ней законные процедуры с их ритуалами и формальностями. Впервые я осознал это во время гражданской войны: революции носят безусловный характер, пока в дело не вмешиваются матери. И вот тогда бывают мгновения, когда даже самые лучшие части опускают оружие. Когда женщины преодолевают страх, ход событий становится похож на могучее и бесформенное движение древних ледников.