Сердце мертвого мира (СИ)

  Мальчишка ничем не выдал ни злости, ни веселья. Только продолжал смотреть на нее покорными пустыми глазами, за которыми не разглядеть души. А, может, и нет ее у него? Катарина отошла к стене, поманила Многоликого за собой, чуяла, что не просто так он показался. Он всегда был одиночкой, и мог неделями теряться в Замке на Пике: не захоти Многоликий, чтоб его нашли, мог запросто найти тысячу щелей и дверей, за которыми находил себе надежное убежище. Иногда леди Ластрик казалось, что мальчишка знает замок лучше чем те, кто в нем родился и провел не один десяток лет.

  Многоликий являлся только если Катарина нуждалась в нем или просто желала скоротать тягостный вечер под звуки его лютни. В иное время он был свободен, точно ветер. Предвидя важное известие, таремка осмотрелась - не подслушивают ли их? После того, как провалился ее план, она все больше опасалась предателей. Оттого и велела отнять языки всем невольникам. Тех, что были личными прислужниками ей и Фиранду, отправила на каменоломни, взяла новых. Языки им тое отрезали, а темнокожие рабы из Эфратии никогда не владели общей речью. Конечно, это принесла неудобства, но, по крайней мере, так Катарина меньше опасалась быть преданной. И завела себе правило менять невольников в первые пять дней каждого месяца, даром, что род Ластриков получал право выбирать первыми, до начала официальных торгов. В обмен на это Фиранд прикрывал глаза на то, что многие невольники были не просто селянами, захваченными удачливыми работорговцами. Раз попался - значит, раб и весь сказ. В Тареме, как нигде во всем Эзершате, работорговля процветала.

  - Нас никто не услышит, госпожа, - успокоил ее Многоликий. - Стал бы я заводить разговоры в ненадежном месте.

  - Я уж своей тени не доверяю, - призналась она. - Чем меня порадуешь?

  - Наверное, моей госпоже было бы интересно узнать, о чем шептались Фиранд со старикашкой, - непринужденно сказал Многоликий. Он прислонился к стене, наполовину скрытый тенью.

  Катарина невольно поймала себя на мысли, что он будто бы растворился в тени, осталась половина человека, вместо одного целого. Сумрак любил Многоликого, всегда заботливо укрывал от сторонних глаз.

  - Ты подслушивал? - Она не знала, гневаться ли на мальчишку, или радоваться, что с его помощью прознает обо всем.

  С первого дня, как он оказался в Замке на Пике, она велела ему никогда, что бы ни случилось, не подслушивать их с Фирандом разговоры и не шпионить за ними. И, хоть Катарина всегда чувствовала Многоликого рядом, мальчишки не давал повода уличить себя на шпионаже. И вот теперь - спокойно в том сознался, будто чуял, что его за то не станут бранить.

  - Рядом оказался, видел, как ты, госпожа моя, хочешь прознать об их разговорах. - Многоликий не шелохнулся, лицо его оставалось серым и неясным, будто сотканное из сумерек.

  "Знает, пройдоха, что ничего ему не сделаю", - подумала Катарина, мысленно отхлестав его по впалым щекам, рябым от веснушек. Вслух же велела ему рассказать обо всем, что слышал. Но мальчишка удивил ее снова. Прежде чем начать, он выудил невесть откуда, - таремка могла клясться на божьих ликах, что прямо из тени, - тубу с пергаментом. Таремка выхватила ее и вышла в полоску лунного света, сиротливо пробивавшуюся в узкое окно. Глиняные печати были сломаны, но, бросив беглый взгляд на письмо, нашла в самом низу знакомый размашистый росчерк.

  - Что-то много нынче случайных дасирийцев вьется круг моего брата, - проворчала она, недовольная.

  Письмо было опального военачальника Шаама. Катарина помнила его по неуемному фанатичному желанию захватить все рхельские земли и собрать их под стягом Дасирийской империи. Старик Шаама был горделивым ослом, как считала таремка, однако это не помешало ему обеспечить себя и весь свой выводок, получив за жен сына приличные откупные от их отцов. Катарина помнила его сынка - статного и рослого, не такого красавца, каким был Шаам-старшый два десятка лет назад, но все же достаточно привлекательного, чтоб волновать девичьи сердца. Ходили разговоры, что Шаам-младший, - таремка так и не вспомнила его имя, - тот еще душегуб и не далеко ушел от своего родителя в желании непременно обагрять меч кровью при всякой оказии.

  Но Катарину заботило другое. Шаам был одним из тех, кого рхельский шакал первым отогнал от императорского трона, сослав к себе в земли "доживать век в заслуженном почете и отдыхе". И, хоть Шаам шипел против такого указа, он подчинился воле тогдашнего императора-мальчишки, который лишь послушно исполнял все, что нашептывал регент. И с тех пор о Шаамах будто бы и думать забыли. Шаам был военачальником второй руки - не слишком крупная фигура, чтоб подкупать его, но и не настолько мелкая, чтобы упускать из виду. Не ферзь и не ладья, но и не пешка, бездумная и бестолково послушная хоть кому. Слон, с потрепанной шкурой и сбитыми бивнями, но еще достаточно крепкий.