Сердце мира

«Хозяин просил передать, что сейчас говорить не может». Я даю этому взгляду время опустить веки вечности и вновь укрыться за упавшим занавесом. Всего лишь мгновение, и именно в тот миг, когда я сознаю: «слишком поздно», меня пронзает безымянная скорбь: счастье легкомысленно утрачено, любовь осмеяна, и никто не вернет ее мне назад! Двери темницы захлопываются на замок; я вновь заточен в том месте, которое мне дорого и которое мне столь ненавистно: в себе самом.

Изгнание, вновь изгнание. Все сжимается настолько, что выскальзывает из рук. Вновь счастье в одиночестве — однако нет, это не одиночество. Это одиночество вдвоем — с той тяжелой ношей, с той тяжестью, которая растет и становится невыносимой, которую надо как можно скорее сбросить. Я быстро осматриваюсь по сторонам — на кого можно перекинуть эту ношу? Это срочно, она сейчас раздавит меня, я думаю только об одном — прочь ее! И я сбрасываю ее на ближайшего из ближних. Вновь изгнание, вновь отверженность. Нет — это та же самая, та самая первая отверженность. Отвержен тот, на которого я поверг свою ношу. Я отвергаю одновременно и то, и другое — и благодать, и вину. Поскольку я не способен нести тяжесть благодати, я «извиняю» себя самого.

Где ты был, Адам? Адам, что сделал ты? Я невиновен, ибо женщина искусила меня. Женщина, что сделала ты? Змей искусил меня. Человек, что сделал ты? Это было Твое творение, Господи, великолепие Твоей природы, этот яд в цветочных листьях, эти шипы, укрытые под розами, эти звери среди цветов… Каин, что сделал ты? Разве я сторож брату моему? Разве я сторож крови моей?

Всеобщий порядок вещей. Закон вселенной. Обычай. Так поступают все. Я тоже, в конце концов, всего лишь человек. «Се Человек». Вот на «Человека» я мою ношу и взвалю.

Жизнь реальна, и правы всегда те, что рассуждают трезво. Но нет сомнений — «час видений» близок, час, когда Иное задевает твое лицо, как пух пролетевшей во тьме полночной птицы; ты вздрагиваешь и пугаешься, волосы души твоей встают дыбом от неосязаемости этого нежданного прикосновения. Значит, это все

же возможно, значит, выход все-таки есть — эта воображаемая дверь, этот желанный путь, невидимый мост над бездной, то, о чем я мечтал ребенком и юношей, то, во что я верил, на что столь безумно надеялся — оказывается, все это возможно. Возможно уже сейчас, уже сегодня! Оказывается, я не оставлен на произвол судьбы, и на меня еще надеются. Обо мне спрашивают, меня хотят видеть, и я, кажется, даже кому-то нужен. Где сохранился отпечаток моего светлого образа — образ того человека, каким я мог бы быть, и каким я все еще мог бы (как мог бы?) стать. Но «часы видений» становятся все реже, а окружающая меня оболочка повседневности нарастает и становится все тверже. Эта оболочка становится моей плотью, а плоть моя — этой оболочкой; мое упорство по отношению к Богу превращается в привычку и становится моей второй природой. Возможно, это привычка греха — дурная привычка! Именно эта привычка, по мере того, как сорная трава опутывает и душит меня, пробуждает во мне все самое отвратительное, и затем — милостивая природа наделяет меня желанием и возможностью оторвать мою грешную душу от Бога. Однако возможно, что это привычка к спокойной жизни, скука упорядоченного существования, приправленного некоторой долей смирения. Монотонность успокоенной совести, к которой примешаны — чтобы придать этому состоянию глубину и основательность — и некоторые остатки совести неспокойной. Бог, знаете ли, снисходителен. Он, знаете ли, благодать. Он не потребует от меня чего-либо такого, что существенно отличается от того, что Он требует от других. Я — этически мыслящий человек. Я никого не убил, не ограбил банк, не поджег чей-либо дом и не привлекался к уголовной ответственности. Я — такой же человек, как все остальные, возможно, даже лучше, чем кое-кто из них. Это несомненно будет доказано на Страшном Суде, где меня нельзя будет обвинить в чем-либо особо предосудительном. Бог свидетель — я всегда руководствовался доброй волей. Я систематически заботился о том, чтобы я сам и моя семья были прокормлены и жили в достатке. День и ночь я трудился, чтобы мои близкие не бедствовали; я стирал, готовил и делал покупки, я шил, гладил,

экономил, запасался впрок и думал о будущем. И в большом, и в малом мы видели благословение свыше. У нас всегда было что поставить на стол. По воскресеньям мы всегда могли вознаградить себя заслуженными развлечениями, а в последние годы мы получали пенсию. И я, однако же, не знаю, что еще… Да, чтобы не забыть: будучи человеком религиозным, я всегда исполнял свои обязанности. Я практикующий христианин. Я хороший католик. По воскресеньям я ходил в церковь. Я отмечал Пасху. Я платил церковные налоги. Я совершал пожертвования. Я читал молитвы утром и вечером. Я частенько и основательно исповедовался. Я постился по пятницам (и это дает мне, в конце концов, некоторую — и санкционированную Церковью! — уверенность в праведности по отношению к Богу). Я причащался каждое воскресенье. Я причащался каждый день.