Сердце Мириаля

Обернувшись, Канелла окинула задумчивым взглядом «деток» — пару крупных и мускулистых вороных, каждый высотой больше восемнадцати пядей в холке. Отец Канеллы славился тем, что разводил «лунных сефрийцев», называвшихся так из-за серебристого отлива гладкой вороной шкуры. В приданое он дал дочери жеребца Руску и мерина Аврио, а также вороную кобылицу, которая сейчас носила жеребенка Руски и дожидалась хозяев дома, на ферме.

— Ну, не знаю… — с сомнением проговорила Канелла. — Дорогу они скорее всего выдержат, но если один из них упадет — в такую непогоду нам ни за что не поднять его на ноги.

— Я бы мог пройти пешком до первого поворота и проверить, какова там дорога, — предложил Тормон.

Канелла покачала головой:

— Ручей такой бурный, что назад, против течения тебе никак не пройти. Погоди-ка…

Она сосредоточенно насупилась. Тормону была хорошо знакома эта гримаса — Канелла размышляла над сложной задачей, перебирая в уме все возможные решения. Чуть заметно улыбнувшись, он ждал результата.

— Нашла! — Лицо Канеллы прояснилось. — Возьми с собой Эсмеральду. Она крепко держится на ногах, и сил у нее достанет, чтобы втащить тебя вверх по склону.

Тормон, как ни был озабочен, от души рассмеялся:

— Опять нас выручает эта малявка!

Канелла с притворной злостью ткнула его кулачком в плечо:

— Не смей называть Эсмеральду малявкой! Пусть она невелика, зато честно отрабатывает свое пропитание.

Она скрылась за фургоном и через минуту появилась, ведя в поводу низкорослую, промокшую до костей и не слишком довольную жизнью ослицу — бурую с белыми пятнами.

При всем своем небольшом росте Эсмеральда была настоящей труженицей. Летом торговцы, навьючив на нее товар, брали ее с собой на вылазки в самые труднодоступные места южных гор, куда не мог проехать фургон. На привалах Эсмеральда таскала на себе дрова и воду, а в конце ежегодного путешествия, когда фургон ломился от товаров, ослицу запрягали в легкую двухколесную повозку, чтобы хоть немного облегчить ношу коней на нелегком и долгом подъеме в горы.

Эсмеральда была для вольных торговцев почти что членом семьи. Тормон и Канелла отыскали ее во время первого своего совместного путешествия, когда только-только решили соединить свои судьбы. Во время летнего путешествия они наткнулись на крестьянина, жестоко избивавшего изнуренную ослицу, которая и так едва не падала под тяжестью непосильного груза. При виде этого с губ Канеллы сорвалось крепкое словцо, изрядно удивившее Тормона. С яростным воплем она спрыгнула с козел фургона, вырвала у потрясенного мучителя палку и с ее помощью принялась втолковывать ему, как нехорошо он поступает. В гневе Канелла забыла о том, как она мала ростом, и дело могло обернуться совсем худо, если бы Тормон, тоже обозленный жестокостью крестьянина, не поспешил ей на помощь. Негодяй удрал прочь, ругаясь на бегу, а Канелла опустилась на колени рядом с избитой ослицей. Гневные и горестные слезы текли по лицу женщины — жизнь бедняжки уже ничто не могло спасти. И лишь когда Канелла выпрямилась, она обнаружила, что за бездыханным материнским телом прячется перепуганный до полусмерти осленок.

Жалкая худышка, «шкурка да кости», как отозвался о ней Тормон, осталась под опекой Канеллы, и вольный торговец с изумлением и растущим уважением наблюдал, как его подруга раскрывается перед ним с совершенно неожиданной стороны. Она нянчилась с малышкой день и ночь, не желая отступать, хотя жизнь в тощем тельце осленка едва теплилась; и наконец (как рассказывал позднее Тормон) маленькая Эсмеральда признала свое поражение и решила, что, пожалуй, еще поживет на белом свете. С тех пор она вовсю наслаждалась жизнью и держалась так, словно в этом сборище людей и коней она — самая главная.

Сейчас Канелла отпрягла повозку, но снимать с Эсмеральды упряжь не стала. Тормон достал из фургона кусок веревки, обвязал один конец вокруг своей талии, а другой крепко-накрепко привязал к прочным ремням упряжи. В груди у него ныло от недоброго предчувствия. Добром это, быть может, и не кончится — но что же еще делать-то?

Гладкий высокий лоб Канеллы прорезала обеспокоенная морщинка.

— Будь осторожен, — сказала она Тормону. — Если увидишь, что дорога совсем непроходима, не рискуй понапрасну. В крайнем случае повернем назад и зазимуем в Бризеле. Я скорее соглашусь лишиться прибыли за весь год, чем поставить на кон ваши жизни.

— Не тревожься, солнышко, — ответил Тормон. — Я поберегусь.

Он стоял в начале тропы, у поворота, где из расселины в западном склоне скалы низвергался с шумом и грохотом поток мутной воды — он-то и превратил горную тропу в опасно бурлящий ручей. Эсмеральда, прижав длинные бурые уши, из-под косматой челки искоса глянула на хозяина и так закатила глаза, что стали видны белки. Тормон понял, что если он не стронет ослицу с места прежде, чем она сообразит, к чему дело клонится, — Эсмеральда крепко упрется в землю всеми четырьмя ножками, и тогда уж с ней никакими силами не справиться.

— Ну, пошла! — Он легонько хлестнул ослицу по заду концом поводьев, и та с недовольным видом двинулась по затопленной тропе.