Сердце Мириаля

Торион давно уже горько сожалел о том, что ему пришло в голову рассказать о своей находке иерарху. Чем выше отряд поднимался в горы, тем тяжелей становилось у него на душе. Хотя Тормон всегда с гордостью твердил, что ему плевать на высокие чины и титулы, его принижало холодное, грубое обращение командира Мечей Божьих и самого иерарха. Солдаты, сопровождавшие их, были ничуть не лучше. Они ехали в полной тишине — лишь изредка скрипнет кожа или звякнет металл о металл — и смотрели сквозь Тормона, словно он и не существовал вовсе.

И лишь когда Тормон привел своих высокородных спутников к тому самому оврагу, что тянулся вдоль заваленной тропы, и показал иерарху дракона, суровое непреклонное лицо Заваля заметно смягчилось. Напряжение, царившее в отряде, немного ослабло, но не настолько, чтобы Тормон мог вздохнуть с облегчением.. В глазах иерарха все еще стыло отчуждение, и в голосе, которым он благодарил торговца за ценную находку, не было ни грана тепла. Лорд Блейд, стоявший рядом с ним, оставался все таким же настороженным, холодным и зловещим — точь-в-точь медвежий капкан, готовый сомкнуть стальные челюсти на неосторожной жертве.

Теперь, когда работы шли полным ходом и диковинное существо было отрыто уже больше чем наполовину, Тормон изо всех сил старался уследить за всеми сразу. Он стоял лицом к раскопкам, притворяясь, что с большим интересом следит за их ходом, но все это время украдкой, пядь за пядью отступал прочь, незаметно увеличивая расстояние между собой и остальными. Взгляд его, надежно укрытый в тени капюшона, все время метался из стороны в сторону, не упуская из виду ни иерарха, ни Блейда, ни телохранителей Заваля, которые не были заняты на раскопках. И в то же время Тормон отчаянно шарил взглядом по отвесным, скользким от травы и дождя склонам оврага, безуспешно стараясь найти лазейку для бегства. Если дела пойдут так, как он подозревает, ему эта лазейка ох как понадобится!

Время тянулось бесконечно, день клонился к вечеру, и Тормону уже казалось, что о нем все забыли. Помимо воли он весь дрожал от страха и напряжения и все же ни на миг не позволял себе расслабиться, решить, что он преувеличил опасность. Он оставался настороже, каждое мгновение готовый обратиться в бегство.

В тот миг, когда Заваль подал свой почти неприметный знак, торговец сорвался с места и метнулся влево, увернувшись от занесенных мечей. Оскальзываясь на мокрой глине, он бросился бежать по заваленному дну оврага — вдоль него, а не наверх, к тропе, где были привязаны кони. Нападавшие явно ждали, что он бросится к коням, а Тормон вместо этого помчался прямиком к раскопкам. Растолкав изумленных солдат с заступами, он обогнул полузасыпанное тело дракона и помчался дальше, стараясь увеличить разрыв, покуда погоня не пришла в себя.

Горы камней и стволы вырванных с корнем деревьев изрядно замедляли бегство Тормона, но они же и служили ему пускай и ненадежным, но укрытием. В воздухе уже зловеще и алчно свистели стрелы, звонко ударялись о камни, чмокали, втыкаясь в дерево и землю — всякий раз так близко, что Тормон холодел от ужаса. И с каждой минутой солдаты Блейда стреляли все прицельней. Шум погони приближался — скрежетали, осыпаясь под ногами, камни, с хрустом ломались ветки, пыхтели, сопели, сыпали проклятиями на бегу люди. Тормон взмолился так, как не молился никогда в жизни: пускай падет туман и укроет его от вражеских глаз, пускай у самых его ног откроется некий тайный, спасительный ход… яви чудо, о Мириаль, яви чудо!..

С омерзительным сочным чмоканьем стрела вонзилась в человеческую плоть, и тут же воздух разорвал страшный, воющий, нестерпимый крик. «Это же не я кричу, — тупо подумал Тормон, валясь наземь, — это не я…» Потом слепящая вспышка боли разом погасила все его мысли и чувства. Тьма сомкнулась над ним, и мир исчез.

Этон, как и все его соплеменники, был связан со стихией Огня, а потому пламя факелов не могло обжечь его. Напротив — истощенное тело так жадно поглощало их тепло, что дракон начал «приходить в себя, подыматься из черной, всепоглощающей бездны забытья. Вскоре он уже мог осознать, что его окружает, — сырость, липкая грязь и промозглый холод. Казарла и Вельдан рядом не ощущалось, а сам он, слабый, едва живой, не мог позвать их мысленно, разве что шепотом. Все же Этон сделал такую попытку — и ничуть не удивился, не уловив ответа. Скорее всего чародеи погибли под оползнем, а сам он попал в руки людей из Каллисиоры — Вельдан описывала их невежественными, грубыми, суеверными дикарями.

Наконец Этон осознал весь ужас своего положения. Хотя огонь факелов пробудил его разум, его было явно недостаточно, чтобы возродить безнадежно ослабшее тело — такое чудо могла бы свершить только чистая, жаркая, яростная сила солнца. Никакое иное пламя ему не поможет.

На смену ужасу пришло отчаяние. Приговор окончательный и неотвратимый — здесь, на стылой чужбине, Этон, провидец драконьего племени, обречен умереть.