Сердце моего Марата. Повесть о Жане Поле Марате

Незадолго до бегства короля, в мае 1791 года, убежище Марату предоставил один из сочувствующих, некий гравер Маке. Этот господин жил безбедно. Он располагал обширной квартирой и имел сожительницу, тридцатишестилетнюю госпожу Фулез, даму, увлеченную революцией. Она читала «Друга народа», восхищалась стойкостью его редактора, и, когда вдруг сам этот редактор оказался под ее кровлей, она была в полном восторге. Марат очаровал госпожу Фулез. Она стала выполнять разные его поручения, играла роль связной с типографией, с кафе на улице Капнет и наконец как-то в отсутствие Маке, уехавшего на несколько дней из Парижа, призналась своему кумиру, что жизнь ее с гравером очень тяжела, что Маке мучит ее и утесняет и что она желала бы с ним порвать. Марат, чуткий ко всякой несправедливости, горячо принял сторону обиженной и обещал ей помощь. Когда приехал Маке, разразился страшный скандал. Разъяренный гравер выгнал госпожу Фулез (не говоря уже о Марате), оставив ее без средств к существованию. Марат, которому и своих дел в это время было по горло, выступил на страницах «Друга народа» в защиту госпожи Фулез, а досужие интриганы не преминули создать вокруг этого случая очередную амурную историю…

Однако всем историям и сплетням разом наступил конец, как только появилась Симонна. До рокового дня 13 июля 1793 года она была безупречной подругой, верным помощником, преданным соратником-борцом. А потом, еще долгие тридцать один год, до самой смерти, она достойно носила гордое звание «вдовы Марата», и никакие личные соображения, никакие политические катаклизмы, перемены правительств и режимов, которыми так щедро баловала нас судьба в послереволюционные годы, не могли лишить ее этой гордости и верности человеку, остававшемуся для нее единственным и вечным.

* * *

Их было три сестры: Симонна, Катерина и Этьеннетта.

Они выросли в Турню, без матери. Рано овдовевший отец, простой плотник, заботился о них, как умел, и, несмотря на постоянную нужду, сумел всех троих обучить грамоте. Когда он умер, девушки уехали на заработки в столицу. Свою самостоятельную жизнь Симонна начала в прачечной, потом устроилась на часовую фабрику. Катерина вскоре вышла замуж за рабочего-печатника. Все жили вместе, дружной трудовой семьей, в доме номер 243 по улице Сент-Оноре.

В 1790 году муж Катерины работал в типографии, печатавшей «Друга народа». Тогда-то Марат и познакомился с сестрами. Они разделяли его взгляды, стремились помочь, чем могли; когда же началась его жизнь изгоя, он часто находил убежище и стол в их доме.

Симонна рассказывала мне, что полюбила с первого взгляда. Но она долго старалась не выдать своего чувства, Марат же ничего не замечал или опасался поверить тому, что замечал: ему, уже немолодому, больному человеку, так мало следящему за своей внешностью, бездомному, гонимому нуждой и врагами, казалось невероятным, чтобы красивая молодая девушка, которой он годился в отцы, могла испытывать к нему что-либо, кроме брезгливой жалости…

Но так уж получилось, что, когда он отдал себя целиком делу народа, его полюбила дочь народа, своей юностью, красотой, преданностью ему и его делу сумевшая скрасить горечь и боль последних лет его жизни…

…Она пришла, поняв, что настало ее время, что она необходима ему, ибо сейчас никто ее не заменит.

* * *

Марат возвратился из своего неудавшегося путешествия 27 сентября.

Он был полон энергии и хороших предчувствий. II когда 1 октября Законодательное собрание приступило к своим трудам, он, как бы вспомнив настроения лета 1789 года, приветствовал новых «отцов-сенаторов» и напутствовал их добрыми словами. Иллюзии рассеялись быстро.

Уже после третьего заседания новой Ассамблеи, когда депутаты дали торжественную клятву полностью соблюдать цензовую конституцию, созданную прежним Собранием, журналист с горечью констатировал в очередном номере «Друга народа»:

«…Эта комедия означает, что свободу похоронили. Цена вновь избранным законодателям совершенно такая же, как и прежним…»

Чтобы оценить смелость этих слов, замечу, что почти одновременно Дантон, неустрашимый Дантон, заявлял в Коммуне:

— Я буду всеми силами поддерживать конституцию, только конституцию, поскольку это значит защищать равенство, свободу и народ…

А неподкупный Робеспьер начал издавать газету, которую назвал «Защитником конституции»…

Да, Марат ни при каких условиях не желал стать житейски-благоразумным. И поэтому, хотя новое Собрание амнистировало всех политических деятелей и журналистов, проскрибпрованных после дела 17 июля, на Марата эта амнистия фактически не распространилась: легионы ищеек вновь шли по его следам, заставляя несчастного по-прежнему петлять и перебираться из убежища в убежище. В этих условиях «Друг народа» стал выходить все реже, а затем, после 15 декабря, его издание и вовсе прекратилось: у Марата иссякли силы и средства, он не имел больше ни типографии, ни помощников.