Сердце моего Марата. Повесть о Жане Поле Марате

Жюль уже ждал меня.

— Ну вот и славно. Нечего обижаться на правду. Пойдем, сейчас самое время, а то как бы не было поздно… Кстати, не знаю чем, но ты понравился ему: иначе подобного приглашения он не сделал бы…

* * *

Марат жил совсем неподалеку от нас, на улице Вье-Коломбье, в доме номер 47. Его небольшая типография, арендуемая у некой вдовы Эриссан, находилась там же, в полуподвальном этаже. Это была продолговатая, слабо освещенная комната шагов в двадцать по диагонали. В ней помещались два печатных станка, стол, несколько табуретов и вместительный стенной шкаф, заполненный бумагой. Когда мы вошли — дверь была лишь неплотно притворенной, — то сразу увидели журналиста, сидевшего за столом рядом с каким-то пожилым человеком, который передавал ему небольшие исписанные листки.

Марат удивленно посмотрел на нас, но тут же вспомнил о своем приглашении.

— Господин Дюфур, — указал он на своего собеседника.

Мы раскланялись.

— Вот, подсчитываем квитанции за последний месяц, — продолжал Марат, — и господин Дюфур видит, что не промахнулся — число подписчиков почти утроилось и достигло двух тысяч!..

— Да, но риск, — проворчал Дюфур, — риск, который не окупится никакими доходами… Берегитесь, сударь, еще раз повторяю: если вы не прекратите ваших штучек, сидеть нам обоим в тюрьме!..

— Ладно, старина, Бастилия разрушена, — Марат обнял за плечи Дюфура. — Не будьте старым ворчуном, не брюзжите, а радуйтесь, что мы оба делаем благое дело. А впереди ведь, — Марат лукаво нам подмигнул, — ждут еще большие прибыли…

— Прибыли… — вздохнул журналист, едва лишь закрылась дверь за Дюфуром. — Как бы не так, держи карман шире… Вчера пришлось взять еще одного помощника; не знаю, как дотянем этот месяц!..

Бросив квитанции в ящик стола, Марат взглянул на Мейе. В его взгляде отразился шутливый ужас.

— Боже мой! Как взвыл бы этот старик, если бы мог догадаться, что содержит завтрашний номер!..

Чувствуя себя крайне неловко, как чужой, присутствующий при разговоре двух сообщников, я отошел в сторону и стал разглядывать станки; потом занялся отбракованными газетными листами…

— Ну и что же, мэтр, — спрашивал Жюль, — выпустите этот номер завтра днем?

— Ты шутишь, дорогой Мейе! Днем он уже никому не будет нужен. Днем люди будут в пути. Газета выйдет рано утром — до начала работы, и тогда, быть может, рабочий день не начнется!..

— И вы уверены, что народ пойдет на Версаль?

— А что еще остается делать народу?.. Впрочем, я уверен только в женщинах и рабочих. Они страдают в десять раз больше других и пойдут наверняка. Что же касается остальных… О, парижане, легковерные и легкомысленные дети!.. Если бы они лучше слушали тех, кто желает им добра и видит чуть-чуть дальше собственного носа, скольких опасностей и ошибок они сумели бы избежать!..

Эта тирада вывела меня из равновесия. Я не выдержал:

— А не можете ли вы сказать, сударь, что это за опасности и ошибки?

Марат внимательно посмотрел на меня:

— Это очень серьезный разговор. Готовы ли вы к нему, молодой человек?..

— Более чем готов. Мне нужно слишком многое понять и уяснить. Я должен понять, что произошло и что происходит. Я должен понять, зачем нужно будоражить людей, хотя революция давно закончилась, и закончилась победой. Я должен понять, в чем же обвиняют нашего доброго короля, Национальное собрание, Парижскую коммуну? Я должен понять, наконец, кто заводит пружины и до каких пор все это будет продолжаться?..

Видимо, я не владел собой. Но страстность моего выпада отнюдь не произвела дурного впечатления на Марата. Он не рассердился, не закричал и не указал на дверь. Напротив, морщины на челе его разгладились, и он смотрел на меня почти с нежностью. И когда он заговорил, его тихий, спокойный голос представил странный контраст моему надрывному воплю.

— Кто заводит пружины?.. Хорошо сказано… Но люди не механические игрушки, и заводить их не надо; они действуют по своей воле, а толкает их нужда, горе, несправедливость — все непомерное бремя невзгод… Впрочем, начинать нужно не с этого. Скажите, Буглен, как вы представляете себе, что такое революция?..

— Революция?.. Да кто же этого не знает? Это — великое, всеобщее усилие, поддержанное желанием короля прийти на помощь своим подданным; это изменение всех прежних устоев просвещенной верховной властью, которая поняла, что должна служить не кучке себялюбцев, но всему великому народу!..

— Прекрасно. Так я и думал. Вас хорошо обучили ваши глубокомысленные наставники и ваши драгоценные родители. Но, к сожалению, все обстоит значительно сложнее… Кстати, что такое, по вашему, взятие Бастилии, народные восстания в городах, бунты в деревнях и великий страх, охвативший всю знать?

— Неизбежные, хотя и неприятные эксцессы!..

— Так… Эксцессы… Ведь это слова вашего доброго папаши, не правда ли?.. А вам никогда не приходило в голову, что эти эксцессы и составляют существо революции?..

Я чуть не расхохотался.

Мне показалось, что и сам Марат готов улыбнуться. Но тут же брови его нахмурились. Тем же спокойным, ровным, удивительно убеждающим тоном он продолжал: