Сердце моего Марата. Повесть о Жане Поле Марате

Как-то, уже в девяносто третьем году, мы брели по улице, оживленно беседуя, и вдруг увидели толпу разъяренных людей. Это были санкюлоты, поймавшие «предателя». «Предателем» оказался сутулый господин, одетый в черное и в пудреном парике. В это время подобный маскарад означал игру со смертью. И, правда, уже отовсюду неслись крики: «Повесить его!», «На фонарь аристократа!» — а какой-то забулдыга даже полез на кровлю ближайшего дома, чтобы спустить оттуда веревку. «Подожди-ка», — сказал Марат мне и протиснулся сквозь толпу. Его встретили радостными приветствиями. «Что вы собираетесь делать с этим несчастным?» — «Да ведь это же аристократ!» — «Какой там аристократ, это просто дурак, я его знаю!» Марат дал пинка человеку в черном и обернулся к толпе. «Вот и хватит с него. А ну, раздайтесь, пропустите!» Кругом зааплодировали, а аристократ бросился бежать, не веря в свое спасение… «Вы что, правда, знаете его?» — спросил я Марата. «Конечно нет, — ответил он, — но я не выношу подобных спектаклей. Надо ведь отличать врага от шута!»

Таким-то был «жестокий» Марат. Общеизвестно, что он собственными руками спас много врагов своих, в том числе и тех, на ком лежит моральная ответственность за его страшную смерть…

Но я слишком отвлекся. Всему свое время и место, а сейчас пора возвращаться к событиям 1790 года.

* * *

Я до сих пор не могу понять, серьезно ли рассчитывал Марат, будто его памфлеты вызовут новое народное восстание? Разве не видел он, что обстановка этому вовсе не благоприятствует, что народ скован, что многие слишком верят еще в Учредительное собрание, в Мирабо, в Лафайета, даже в короля, что отсутствует организованность и нет руководства, которое могло бы сплотить людей? Быть может, именно поэтому в очередном номере «Друга народа»! он вновь заговорил о народном трибуне, вожде, способном возглавить движение? А с другой стороны, может быть, как это часто с ним случалось, он требовал большего, чтобы добиться чего-то? Может быть, он призывал к восстанию, чтобы обезоружить врагов революции, чтобы предупредить их выпады? Если последнее предположение верно, то он добился своего: памфлет «С нами покончено» попал прямо в цель.

В первые дни после появления этого листка правительство и Собрание находились как бы в параличе; затем были приняты срочные меры, имеющие целью доказать обывателям, что Друг народа не прав, что нет никаких заговоров и еще меньше оснований для паники.

Полиция, вдруг проявившая неожиданную расторопность, арестовала Бонн-Савардена и вновь водворила его в тюрьму.

Союз контрреволюционных сил, намеченный графом Майбуа, заключен не был, и вся авантюра потерпела крах.

Реакционные министры, возглавляемые Сен-При, стушевались, и было ясно, что не сегодня-завтра они сойдут со сцены.

Мирабо в Ассамблее заговорил вдруг таким революционным языком, что потом вынужден был оправдываться перед своими повелителями.

Король отказался от немедленного бегства из Франции, отсрочив его ровно на год.

Итак, планы врагов революции были раскрыты и тем сорваны.

Могли ли сильные мира простить тому, кто оказался главным виновником этого?..

Первым опомнился Лафайет.

Прежде всего по его приказу были арестованы четырнадцать разносчиков «Друга народа»; но они не знали ничего о местонахождении редакции газеты и ничем не помогли полиции.

Затем, 29 июля, провели облаву, живо напомнившую день 22 января: оцепили квартал, вторглись в заподозренные дома, завладели типографией.

Все было тщетным. За исключением нескольких бумаг второстепенного значения, жандармы ничего не обнаружили. Владелица типографии госпожа Менье, подвергнутая тщательному допросу, так и не назвала убежища Марата — она его не знала…

След Марата исчез.

Тогда власти решили по крайней мере громогласно известить о своем возмущении и объявить ненавистного журналиста вне закона.

31 июля на трибуну Учредительного собрания поднялся Малуэ, ставший после бегства Мунье одним из главных ораторов правых. Взволнованным голосом, с театральным жестом он сообщил депутатам о «бесчинствах» демократической прессы. Направив основной удар против Марата, которого он щедро цитировал, Малуэ решил заодно прихватить и Демулена, предоставившего свою газету для дублирования статей из «Друга народа». Стараниями правых Ассамблея вынесла декрет:

«Национальное собрание, выслушав доклад о прокламации «С нами покончено» и о последнем номере «Революций Франции и Брабанта», декретирует, чтобы немедленно был призван королевский прокурор… и чтобы ему был дан приказ преследовать как виновных в оскорблении нации авторов, типографов и разносчиков означенных сочинений, возбуждающих народ к мятежу и ниспровержению конституции».

Демулен, впрочем, вышел сухим из воды. Он подал в Ассамблею заявление, написанное в смиренном тоне, прося не приносить его в жертву и хотя бы предварительно ознакомиться со всей его деятельностью на благо революции.

О том, что произошло вслед за этим на заседании 2 августа, нам не без юмора рассказывал Фрерон, сидевший в этот день на трибунах для публики рядом с Камиллом.