Сердце моего Марата. Повесть о Жане Поле Марате

«…Неужели же вам следовало выставлять отступником именно Друга народа, единственного из писателей-патриотов, который ни на момент не изменял своим принципам, оставаясь верным своим взглядам, образу действий, поведению? Того, чье мужество никогда не колебалось во время кризиса и чья энергия увеличивалась с ростом опасности? Того, кто двадцать восемь месяцев жертвовал отечеству здоровьем, спокойствием, свободой? Того, кто для спасения родины похоронил себя заживо и вот уже целый год защищает права народа, когда голова его лежит на плахе?

Молодой человек, знайте, что после истины и справедливости свобода всегда была моей излюбленной богиней, что я постоянно приносил жертвы на ее алтарь, даже при господстве деспотизма, и что я был глашатаем и мучеником ее раньше, чем вам стало знакомо ее имя. Откройте труд, изданный мною в 1774 году в Лондоне под заглавием «Цепи рабства»; пробегите предисловие, и вы увидите, что шестнадцать лет назад я играл в Англии роль, которую выполняю во Франции с начала революции…»

Марату очень тяжело, что именно Камилл, к которому он всегда испытывал любовь и доверие, не желает понять главного. И, воздав должное своей стойкости, своим делам и идеям, он ясно определяет принципы, положенные в основу своих политических статей, и истоки своих прогнозов.

«…Раз уж я коснулся этой темы, приходится дать вам еще несколько пояснений. Заявление о мнимом моем отступничестве вы сопровождаете следующим отзывом. «Несмотря на ложь, которою сплошь и рядом переполнена газета Марата, поскольку иные корреспонденты изо всех сил старались присылать ему явным образом лживые заметки с целью уронить в общественном мнении те истины, которые провозглашал он один, Марат полезен даже своими ошибками». Для осведомительной газеты, как ваша, подобное обвинение, разумеется, было бы очень серьезно, но для моей, чисто политической, оно сводится на нет. Почем знаете вы, может быть, то, что вы принимаете за ложные новости, является текстом, который был мне необходим, чтобы отклонить какой-нибудь зловещий удар и достигнуть своей цели? Вам ли, не имеющему никаких взглядов, притязать на то, чтобы свести меня к ограниченному вашему кругозору? Для суждения о людях вам всегда нужны положительные факты, вполне ясные, вполне точные; с меня часто достаточно одного их бездействия или молчания при значительных обстоятельствах. Чтобы поверить в заговор, вы нуждаетесь в юридических доказательствах; с меня достаточно общего хода дел, сношений врагов свободы, хлопотливой суеты известных агентов власти. Обстоятельства постоянно принуждали вас отдавать должное правильности моих взглядов, называть мою предусмотрительность пророчеством, и неужели же вы все-таки никогда не научитесь воздерживаться от необдуманных выпадов? Неужели мысль о неоднократно допущенных вами промахах и опасение за новые опрометчивые шаги не сделают вас более сдержанным? Неужели вы и впредь будете нагромождать противоречие на противоречие, потом отрекаться, а минуту спустя допускать тот же нонсенс?..

…Бедный мой Камилл! Мания быть остроумным изводит вас настолько, что из желания показаться колким вы не боитесь показаться сумасшедшим и предпочитаете быть паяцем свободы, вместо того чтобы стать ее апостолом!..»

Демулен не заставил себя ждать.

Он ответил коротким посланием в эпических тонах, очень тонким и остроумным, но полным жестокого сарказма.

«…Марат, ты пишешь в подполье, где окружающий воздух не способен вызвать веселые мысли и может обратить Ваде [8]в Тимона[9]. Ты прав в том, что присваиваешь себе старшинство надо мною и презрительно называешь меня молодым человеком, так как минуло уже 24 года с тех пор, как Вольтер поднял тебя на смех. Ты прав, называя меня несправедливым за то, что я сказал, что из журналистов ты лучше всех послужил революции. Ты прав, называя меня недоброжелательным, так как из всех писателей один только я осмелился тебя хвалить. Прав ты, наконец, и в том, что зовешь меня дурным патриотом, поскольку в один из моих номеров вкралась опечатка, впрочем, настолько явная, что никого не может ввести в заблуждение… Но сколько бы ты ни ругал меня, Марат, — что ты исправно делаешь уже полгода, — я заявляю, что до тех пор, пока буду видеть крайние выходки с твоей стороны в духе революции, я буду по-прежнему хвалить тебя, ибо полагаю, что мы должны защищать свободу, как город Сен-Мало, при помощи не только людей, но и собак…»

* * *

Какое впечатление это письмо могло произвести на Марата?

Демулен был коварным соревнователем.

Он, действительно, нащупал формально слабые стороны своего соперника, удар его был короток и беспощаден.

Там, где Марат затрачивал страницы на пространные объяснения, он ограничивался строчками, но какими!..

…Я встретился с Маратом, как обычно, на улице Каннет.

Он был мрачен и подавлен.

Вместо приветствия он пробурчал:

— Все меня предают…

Когда он говорил о письме Демулена, в глазах его стояли слезы.