Сердце моего Марата. Повесть о Жане Поле Марате

Было самое начало 1792 года. Марату жилось немного свободнее, он временно вышел из подполья.

Уже поговаривали о войне.

У Марата и Робеспьера, как и почти во всех других случаях, складывалось единое мнение по этому вопросу, И вот однажды журналист сказал мне:

— Жан, нужно встретиться с Неподкупным. Отправимся сегодня к нему.

— Будет ли это удобно, учитель?

— Теперь не время рассуждать об «удобно» или «неудобно». Кроме того, я обо всем договорился. И наконец: ты ведь мой alter ego [11], мой непременный секретарь. Кто же, кроме тебя, увековечит наш разговор?..

Мы посмеялись и отправились.

В то время Робеспьер уже покинул улицу Сентонж и жил на улице Сент-Оноре, возле церкви Вознесения, в доме номер 366, у господина Дюпле, который приютил депутата-якобинца после событий на Марсовом поле. Мы прошли широкий двор, преследуемые визжанием пил и стуком топоров (Дюпле держал столярную мастерскую). Дверь нам открыла высокая, стройная девушка с простоватым лицом; это была, как я узнал позднее, одна из дочерей Дюпле, Элеонора, которую Дантон прозвал Корнелия Стружка и которую в народе окрестили «невестой Робеспьера». По узкой скрипучей лестнице Элеонора провела нас на второй этаж и пропустила в комнату Робеспьера, который поджидал своего гостя.

Комната Робеспьера представляла собой подлинное жилье мыслителя-аскета: маленькая, тесная, почти лишенная мебели, с одним окном, выходившим во двор, она казалась настоящей конурой. Робеспьер слегка поклонился Марату, подозрительно оглядел меня с головы до ног, хотел что-то спросить, но не спросил; после секундного колебания он указал нам на два грубо сколоченных стула, сам же сел на постель, покрытую одеялом в цветочек.

К этому времени я знал уже многое о Робеспьере.

Сын аррасского адвоката, круглый сирота с раннего возраста, он прожил тяжелые детство и юность. Упорный и трудолюбивый, он получил юридическое образование в Париже, после чего занимался адвокатурой в Аррасе. В те годы он прославился на всю Францию нашумевшим делом о громоотводе, которое выиграл и в котором — о парадокс истории! — его главным оппонентом был… доктор Марат!.. Избранный в Генеральные штаты от третьего сословия провинции Артуа, Робеспьер показал себя рыцарем без страха и упрека: часто в полном одиночестве, иногда с одним-двумя попутчиками, он неустанно бился за народные права; именно по его инициативе Ассамблеей был принят декрет, запрещавший членам Учредительного собрания переизбираться в новое, Законодательное, чем выбивалась почва из-под ног Ле Шапелье, Барнава, Ламетов и прочих буржуазных лидеров Клуба фельянов.

До сих пор я никогда не видел Робеспьера вблизи.

Он произвел на меня не очень приятное впечатление.

Маленький, хрупкий, тщедушный, он держался с подчеркнутым достоинством. Движения его были размеренны, но размеренность эта нарушалась частым непроизвольным подергиванием плеч. Лицо его, бледное и несколько испитое, покрытое следами оспы, тоже временами подергивалось, что указывало на болезненную впечатлительность и нервозность. Впрочем, Робеспьер больше ничем не выдавал этих своих качеств. Его светлые глаза пристально смотрели на собеседника, ничего не выражая, абсолютно не давая возможности понять его внутренних чувств и впечатления от ваших слов; только бледность его, от волнения, увеличивалась еще больше. Одет Робеспьер был весьма опрятно и даже с некоторым щегольством. На голове его красовался белый парик, тщательно завитый и напудренный.

Я тогда же подумал, что этому аккуратному и несколько чопорному господину, вероятно, не понравились растрепанные волосы Марата и его сильно потертый костюм.

Разговор поначалу никак не мог завязаться. Робеспьер говорил мало, Марат выражался междометиями.

После обмена несколькими репликами о деятельности Законодательного собрания и о позициях разных фракций, Робеспьер как бы вскользь заметил:

— Вас упрекают в невоздержанности, и, нужно отдать справедливость, основания для упреков есть.

Марата точно подхлестнуло. Он вскочил:

— Что вы имеете в виду?

— Так, ничего особенного… Ваша деятельность заслуживает всяческих похвал, и в вашей газете проповедуются тысячи полезных истин, но…

— Но?..

— Но вы сами ослабляете их резонанс…

— Каким же это образом?

— А таким, что вы слишком резки в своих суждениях, вы постоянно призываете к насильственным действиям, к всевозможным крайностям…

— К крайностям?

— Да, вроде, например, пятисот — шестисот срубленных голов аристократов…

— Вы считаете это крайностью?

— Разумеется.

— Значит, вы предпочли бы, чтобы были убиты пятьсот — шестьсот лучших патриотов, как произошло недавно на Марсовом поле?

— Не передергивайте, господин Марат. Я этого не говорил.

— Но это с неизбежностью вытекает из ваших слов!

— Не думаю.

— Вы можете думать все, что вам угодно, но истина от этого не меняется: если не одно, так другое!..

На это Робеспьер не стал отвечать. Воцарилось неловкое молчание. Через некоторое время Неподкупный попытался исправить дело: