Сердце морского короля

Джиад еще немного придвинулась к нему, положила голову на плечо. У стены в клетке возился Жи, оттуда доносился мерный хруст очередного панциря краба. Или это сдалось наконец острым крепким зубам салру легендарное копыто… В комнате стало теплее, а может, это Джиад успокоилась и согрелась, чувствуя, как обнимает их с Лилайном плотная тугая толща воды. И впервые за долгое время ей было спокойно, потому что рядом лежал человек, которому она верила и ни за что не хотела бы причинить боль.

— Забудь, — попросила она. — Все прошло.

Лилайн помолчал, потом заговорил снова, и Джиад уже по первым словам поняла, что его что-то мучает всерьез:

— Ты веришь, что люди могут настолько измениться? Чтобы вот совсем, будто… из мерзкой гусеницы — в бабочку. Глянешь — и никогда не посчитаешь их даже родней.

Его рука осторожно перебирала волосы Джиад, иногда спускаясь ниже и лаская шею и плечи. Джиад вздохнула, расслабляясь и приникая к теплому уютному телу Лилайна, и ответила не сразу.

— Раньше не верила, — задумчиво сказала она. — Нас учили, что характер человека подобен металлу, сваренному из разных частей. Первая часть — то, что заложено в нем от предков. У многих поколений зайцев не может родиться львенок. И хотя зайцы иногда бывают храбрыми, уши у них все равно длинные, понимаешь? — Лилайн что-то согласно промычал, и Джиад продолжила: — Вторая часть — от воспитания. Семья, друзья и враги, просто люди, которых он видит вокруг себя. Каждая встреча или разговор что-то прибавит в горнило его души. Опять же, иногда у добрых и благонравных родителей, хорошо воспитывающих чадо, вырастает нечисть в человеческом обличье, но не так уж часто, верно? Обычно финиковая гроздь от пальмы далеко не падает.

— А у нас так про яблоки говорят, — усмехнулся Лилайн. — Да, все верно. А потом?

— А потом ребенок вырастает, — вздохнула Джиад. — И с каждым днем измениться ему все труднее. Дерево легко сформировать, пока это гибкий стволик, потом придется резать и гнуть по-живому. Но бывает и такое. У нас в Храме хранятся истории о разбойниках, которые каялись и становились защитниками добра и справедливости. О богачах, что раздавали имущество бедным и уходили в странствующие проповедники. О воинах, становившихся послушниками храмов и всю жизнь искупавших пролитую кровь. Есть и другие, о людях добродетельных, но оступившихся и ушедших по тропе порока, потому что не справились с бедами этого мира. Но знаешь…

Она помолчала, все сильнее расслабляясь под бережными ласками, совсем как раньше, в лесной хижине.

— Я думаю, — сказала она наконец, — измениться может любой человек. Просто это очень больно, как и дереву, когда его ветви обрезают и втягивают. Так больно, что решаются на это немногие из людей, а выдерживают еще меньше. Ты вот говоришь о бабочках… Знаешь ведь, как они получаются? Когда гусеница сплетает себе кокон, она не знает, сможет ли преодолеть все, что ее ждет. Представь! Она лежит там в полной темноте, неподвижная, беспомощная перед любой опасностью, такая маленькая и хрупкая. Кто угодно может раздавить или нечаянным движением выбросить на солнце. А ей уже не уползти и еще не улететь. Поэтому она терпит и каждое мгновение долгих дней все силы отдает на то, чтобы измениться. Мало переплавить свое тело, вырастив крылья, нужно еще изменить душу, чтобы эти крылья не оказались бесполезны. Тем, кто с ними родился, легче, но даже они учатся летать, а если ты всю жизнь только смотрел в небо? Меняться страшно, Лил. Больно и тяжело. Может, поэтому бабочки такие легкие и радостные? После такого испытания вся их жизнь, пусть короткая, кажется им чистым счастьем. Они знают, что ничего, страшнее безмолвия кокона, с ними уже не случится.

— Не думал об этом… — после молчания уронил Каррас и крепче прижал к себе Джиад, обняв за плечи. — Но люди, да и иреназе, все-таки не бабочки.

— Да, нам сложнее, — согласилась Джиад. — У гусеницы всего два пути, либо она обретет крылья, либо умрет. А у человека сотни дорог, и он может пойти по любой, не зная, куда она приведет. Убить врага или пощадить? А может, оказать ему благодеяние? Поверить оступившемуся другу или решить, что предательство непростительно? Отойти с чужой дороги или преградить ее? А может, решить, что это твоя дорога, и попытаться обогнать того, кто по ней идет. Мы каждый день творим свою судьбу сотнями, тысячами слов и поступков. И лишь немногие обретают крылья…

В этот раз молчание было гораздо дольше. Потом Лилайн потянулся и коснулся губами ее щеки. Джиад немного повернулась, подставляя ему губы, и приняла неуловимо нежный поцелуй, совершенно не похожий на прежние, полные страсти и жажды.

— Мы ведь не о бабочках заговорили, — шепнул ей Лилайн, отрываясь от губ и всматриваясь в лицо. — Ты веришь ему? Алестару…