Сердце на ладони

Гаецкая при больных всегда величала его «профессор» и делала это без иронии. Для простых людей доктор — любой врач. А Ярош кандидат наук, известный хирург, надо же как-то отличить его. Да ей и самой было приятно называть его профессором — поставить выше других.

— А ты сегодня добрая, — с иронией сказал Ярош Тамаре Александровне, когда колхозница, поблагодарив, ушла.

— Я всегда добрая.

— Для себя.

Она передернула подкрашенными губами, но смолчала. Знала, если начать пререкаться, он наговорит резкостей. Ласково предложила:

— Зайдём ко мне, Антон? Я угощу тебя газированной водой. Только что принесли сифон. И сироп есть.

Он избегал заходить к ней в кабинет, но хотелось пить.

Она усадила его в мягкое кресло у письменного стола; кресло было глубокое, а льняной чехол свеж и прохладен. Пошла за белую занавеску, отделявшую умывальник, и вернулась с запотевшим сифоном, бутылкой сиропа и стаканами.

Ярош потрогал сифон и присвистнул. Встал, заглянул за занавеску, рассмеялся.

— Ого, холодильник!

— Он временно у меня, в лаборатории ремонт.

Она налила в стаканы сироп, потом воду, размешала ложечкой, протянула один стакан Ярошу. На голубые глаза лег вишневый отсвет, когда подняла стакан. Отпивала маленькими глотками и не сводила взгляда с гостя.

Ярош отошел к окну и жадно выпил холодную вкусную воду.

— Пригласил бы меня на дачу… Говорят, живёшь как в раю.

— В гости приглашают друзей семьи.,

— А разве я тебе не друг? Незаметно она очутилась совсем рядом,

— Не притворяйся, Тамара, мы не маленькие. Ты отлично знаешь, как тебя «любит» Галина. А мне покой жены дороже всего…

— Она становится мещанкой, твоя Галина. — Сейчас глаза ее, казалось, метали серые искры.

— Черт его знает, трудно сказать, в чем оно больше проявляется, мещанство:

Она подошла так близко, что Ярошу стало неловко. Он отступил в угол между столом и стеной.

— Почему ты избегаешь меня? Я тебя люблю…

— Я это уже слышал, Тамара. Не однажды.

— Ты должен понять… Поцелуй меня. Один раз. Жалко тебе?

Женщина теряла приличие.

Никогда еще, при всей ее развязности, ей не удавалось поставить Яроша в такое нелепое положение. На миг он растерялся. Но тут же нашелся. Он умел удивлять людей неожиданностью своих поступков. Вдруг подхватил Тамару под мышки, рывком поднял и… поставил на письменный стол. Пусть кто-либо из персонала увидит через окно своего главного врача на столе со стаканом в руке!..

Тамара Александровна чего угодно могла ждать от Яроша, но только не этого. Опешила. Застыла.

Ярошь успел отойти к двери и взять шляпу.

Наконец она соскочила на пол, даже стекла зазвенели. Рассмеялась.

— А ты становишься шутником. Прогресс!

Лицо ее горело. Но все-таки она пошла следом за ним. Ярош услышал за собой стук ее каблуков и рассвирепел. Бесстыжая баба! Как можно такому человеку поручать руководство больницей?

Он не вышел сразу во двор, а умышленно прошел в терапевтическое отделение. В длинном полутемном коридоре на койках лежали больные. В той больнице, где Ярош заведовал отделением, этого давно уже не было: больные в коридорах не лежали и все вокруг сияло чистотой. О здешних непорядках он писал в своей докладной записке исполкому горсовета.

Не обращая внимания на больных, на персонал, Ярош загремел на весь корпус:

— Когда здесь наконец будет похоже на больницу?

Тамара Александровна догнала его, сжала локоть.

— Антон!

— Клиника! Помойная яма, а не клиника! — не унимался он. Тогда и она заговорила громко, отводя удар:

— Нам не отпускают столько средств, сколько вам, профессор. Походатайствуйте за нас. Вы председатель комиссии горсовета.

Они вышли во двор. Под ярким солнцем — все вокруг сияло и зеленело — гнев Яроша утих. Он взглянул на Гаецкую и увидел, что она, щурясь от света, уже опять улыбается.

«Чертова баба! С нее, что с гуся вода. Ну, погоди же!»

Сказал спокойно, с улыбкой, мирно шагая рядом с ней по асфальтовой дорожке:

— Мне Шикович рассказал. В редакцию пришло письмо. Пишут добрые люди, как ты используешь санитарную машину. С утра — на рынок, вечером — в лес. На Украину за вишнями. А врачи неотложной ходят пешком. Я ему говорю: если о Гаецкой, можешь давать без проверки. Все правильно, ручаюсь головой. Сенсационный фельетон выйдет!

Она остановилась. Ярош по инерции прошел еще шага два и обернулся. Лицо ее, минуту назад пылающее, побледнело. Сказала с угрозой:

— Появится фельетон — я тебе этого до смерти не забуду, — и, не попрощавшись, пошла назад.

Майзис, маленький, курчавый, в больших черных очках, встретил консультанта на крыльце отделения, сказал:

— У вас сегодня, коллега, хорошее настроение.

— А разве вы видели меня когда-нибудь в плохом? — шутливо откликнулся Ярош.

— Нет, но вы так погружены в свою работу, что иной раз кажется, ничего вокруг не замечаете. Даже того, какой день. А день — красота! Посмотрите!

Ярош засмеялся.

— Знаете что? Приезжайте ко мне на дачу. Я покажу вам такую красоту, какой вы, горожанин, сроду не видывали.

Проконсультировав нескольких больных, Ярош вновь почувствовал усталость. С ним это редко случалось.