Сердце не камень

Однажды я сидел за рулем своей развалюхи, — да, у меня была машина, в одном из закоулков моей жизни, у меня даже есть водительское удостоверение, не знаю, куда я его дел, — так вот, драндулент сломался прямо посреди бульвара Сен-Жермен, в середине чудовищного движения, о, ничего страшного, всего-навсего отказала эта дрянь, переключатель передач хода, который заедает каждый раз при остановке, каждый раз, подлюга такая, а остановки, представьте, через каждый метр, и аккумулятор сел, а я пытаюсь перехитрить этот проклятущий двигатель, переключаюсь на нейтральную передачу и быстрее, быстрее левой ногой проскользнуть за правую, намертво прижавшую тормозную педаль, нажать на педаль акселератора, врум, врум, только бы не заглох, о черт, я запутался в собственных ногах, не успел, но все же мотор завелся, и тут моя развалюха прыгает на тачку, остановившуюся прямо перед ней, и все эти идиоты сзади, спереди, справа, слева, с мордами, перекошенными от ненависти и презрения, осыпают меня страшными проклятиями, этогоя совсем уж не могу переносить: выглядеть идиотом — самое худ­шее на свете, это может толкнуть вас на подвиг или на самоубийство, я уже был готов на то и на другое, все смешалось в моей голове, эта злосчастная дерьмовозка, мои дурацкие бестолковые ноги и все эти разъяренные рожи вокруг, сигналящие, изрыгающие проклятия, крутящие пальцем у виска, как будто им самим никогда не приходилось ломаться, попадать в дурацкое положение, нет, никогда они не испытывают сомнений,всегда знают, что нужно делать, и делают это тютелька в тютельку, ! вонючие идиоты… Ну так вот вам, я захлопнул дверцу, бросил тачку тут же, посреди бульвара, прямо напротив модного бистро, да, вот так, зажатую в океане жестянок, как изюминка в рисовом пироге, и я смылся куда глаза глядят, мне надоело, пусть сами выпутываются, а я бы помчался I за утешением к мамочке, если бы она еще была жива. Вот я каков.

Вот я каков, но тут примешивается эта паршивая гордость, или жалость, или назови это как хочешь, которая высовывает свой нос именно тогда, когда не надо, и заставляет меня делать такие вещи, каких я никогда не стал бы делать по собственной воле, я хочу сказать, по своей НАСТОЯЩЕЙ собственной воле. Потом, конечно, я сожалею, называю себя дураком и пижоном… Да. А сегодня это происходит так.

Я кладу ей руку на плечо с видом старшего брата и говорю:

— Поехали ко мне. На эту ночь. Чтобы вы успели прийти в себя. Завтра вы сумеете что-то придумать.

Вот. Я это сказал.

Она поднимает голову, поворачивает ее, я стою слева от нее, она К смотрит на меня снизу вверх с серьезным видом, без удивления, без облегчения, просто смотрит. Она говорит:

— К вам? А что у вас?

— Квартира.

— В муниципальной многоэтажке?

— Вот именно. Две комнаты. Там небольшой беспорядок, но я сумею освободить местечко для вас.

— А ваша жена, ваши дети? Что они скажут?

— Я живу один.

— А как мы туда доберемся?

Да, действительно. Я об этом не подумал. Ни один таксист никогда не согласится. Еще одна проблема. Я говорю:

— Нужен будет маленький грузовичок.

— Да, действительно.

Вообще-то грузовичок можно взять напрокат. Даже наверняка. Где-нибудь здесь. О-ля-ля, как все это сложно. Я никогда этим не занимался.

— Мадам, месье…

Это та девчушка. Смотрите-ка, она все еще здесь? Полиция уехала, все уже разошлись, больше ничего интересного. Она поднимает руку, Как в школе. Дама вся внимание. Я тоже.

— Вы знаете, у меня дядя, он бакалейщик, на соседней улице, тут, совсем рядом. У него есть грузовичок… Если вы хотите, я у него попрошу. Он согласится, это точно. Он всегда соглашается. Хорошо?

Кошкина мамаша ожила. Она вскочила на ноги одним движением. Саша, которого она все еще держит на поводке, подпрыгивает, удивленный, и коротко взлаивает. Его хозяйка бросается на шею малышки, награждает ее двумя звучными поцелуями:

— Вы такая… Вы чудесная! Пошли скорее туда!

Она поворачивается ко мне, показывает на корзинки и все остальное.

— Я могу их вам доверить?.. Но может быть, вас где-то ждут?

Нет, меня не ждут. Я пожимаю плечами и говорю:

— Ладно. Не беспокойтесь.

Появляется полицейский. Не из сил порядка, один из тех, что но­сят плоские фуражки по теперешней форме. Это не значит, что я без ума от кепи, в нем или без него полицейский остается полицейским, то есть врагом, но кепи имело такой нашенский вид, типа народного костюма, вроде высоких касок английских полицейских, а фуражка совсем другое, она обезличивает, превращает своего владельца в стандартного полицейского-космополита, живущего на взятки и занимающегося сомнительными делишками, это подражание генералам хунты в огромных фуражках, в общем, таково мое мнение. Я предполагаю, дает о себе знать шовинистическая сторона моего характера. Что толку, подобно Брассенсу всем сердцем презирать "счастливых дураков, родившихся где-то там"[1], что толку, что толку, старые рефлексы тут как тут, поднимаются со дна болота. Ладно. Полицейский. В фуражке. Который объявляет:

— Вы не должны оставлять все это здесь. Вы загораживаете проход.

— Ох, сейчас, дайте пять минут…