Сердце не прощает

Новохижина. Ой, как много надо! Ничего, Катя, ничего... Поболит, да и заживет. Человек тебя достойный любит.

Топилина. Ты об этом не говори, Лизавета... Мне из одной петли выбраться...

Новохижина. Она, петля, которая душит, а которая ласкает.

Топилина. Петля — всегда петля.

Новохижина. Не цыганка я, но загадываю — будешь ты с Андреем Тимофеевичем.

Топилина. Эх ты, Лиза, Лиза!

Новохижина. Что, Катя?

Топилина. С тобой только и душу отвести!

Стук в дверь.

Заходьте!

Входит Коньков, он встревожен.

Коньков. Здравствуйте, Екатерина Корнеевна.

Топилина. Здравствуйте.

Коньков. Извините меня, что пришел, — может, и напрасно.

Новохижина. Я так считаю, что напрасно.

Коньков. У нас с вами шутки закончились, Лизавета Николаевна. (Топилиной.) У вас разногласиев со Степаном Прохоровичем не произошло?

Топилина. Что вам за дело до того?

Новохижина. Ты вот что, коровий лекарь, со своими разногласиями выметайся-ка отсюда!

Коньков. Ты бы лучше вышла, Лизавета. (Топилиной.) Беспокоюсь, что Степан Прохорович с дурными намерениями на охоту поехал.

Топилина(взглянув на палас). На охоту?

Коньков. С вашим сыном и совхозовскими людьми Ажинов поехал... Видел я... А потом гляжу — к правлению Степан Прохорович с ружьем идет, весь бледный, глаза блестят и дрожь по телу проходит. «Куда?» — спрашиваю. «Поохотиться», говорит... А сам спешит к Ольховатову, чтоб тот, значит, взял его. Ну, просит его, а тот не берет. «Не собирался ж, говорит, людей много». А он говорит: «Возьми». И взял... И поехали..:, Не в себе он был. И такой меня страх взял...

Топилина(тревожно). И Гриша поехал?

Коньков. С Ажиновым... Подумал я — и страшно стало. Не замыслил ли он чего, Степан Прохорович?

Топилина. Куда же они?

Коньков. На займище.

Топилина. Это же тридцать километров! (Новохижиной.) Я поеду!

Новохижина. На чем ты поедешь? Машина-то ушла.

Коньков. Ушла. А если верхи?

Топилина. А коней кто даст? Ольховатов уехал? Егоров даст.

Коньков. И Егоров с ними. Своей властью возьму коней. Поедемте. Коней-то я уж выхаживал, дай бог.

Топилина. Да, да... Скорей! (Новохижиной.) Ты здесь побудь.

Новохижина. И я хочу. (Конькову.) Дашь коня?

Коньков. Не дам!

Новохижина. Дай коня. Один раз в жизни прошу. За все...

Коньков. Не дам!

Топилина. Скорей! Скорей! (Выбегает, за ней Коньков.)

Новохижина смотрит им вслед.

Занавес

Картина вторая

Займище на берегу Цимлянского водохранилища. Первые робкие краски рассвета еще не полностью открыли заросли камышей и далекие дали донских просторов. Чуть расходится осенний, колеблющийся над камышами туман. Стоит шалаш, возле которого горит костер, сидят и полулежат Выпряжкин, Егоров, Кавалеров, Топилин. Рядом с ними — Ольховатов и Гриша. Перед шалашом разбросано охотничье снаряжение, сумки, две-три пустые бутылки, канистры из-под бензина. В стороне, среди раздвинутых камышей, виднеется сидящий с ружьем Ажинов.

Выпряжкин. Вот тут мне моя Дарья Герасимовна и говорит: «Давай, говорит, развод мне, дед, бо брак, говорит, наш недействительный».

Кавалеров. А чего ж недействительный?

Выпряжкин. Вот и я ей говорю: «Чего ж недействительный?» — «Ты мне, говорит, полтинник не подарил, когда сватался». Был такой обычай на Дону в старые годы — невесте при сватовстве дарить какую серебряную монету. Двугривенный — мало, рубль — много, сходились на полтиннике.

Кавалеров. Недорого давали.

Выпряжкин. Потом дороже выходило. Я говорю Дарье — дарил, она говорит — не дарил.

Егоров. А дарил?

Выпряжкин. А може, и не дарил. Я ж тогда разов тридцать сватался... А за пятнадцать рублей корову можно было купить. Расход... А она говорит — докажи. А как я докажу? Справку же я не брал у нее. Это теперь только наш председатель на каждую пустяковину бумажку берет.

Ольховатов(не поднимаясь). Не бреши, дед.

Выпряжкин. Ай ты не спишь?

Ольховатов. Сплю.

Выпряжкин. Какой ты во сне чуткий... Вот бы на яви такой был.

Ольховатов. Брехун старый!

Кавалеров. Андрей Тимофеевич, что вы там сидите? Идите к нам.