Сердце – одинокий охотник

Когда Люсиль захотела снять с нее нарядное пальтишко, она стала отбиваться.

– Будь паинькой, – уговаривала Люсиль. – Надо снять пальто, не то схватишь воспаление легких, когда мы выйдем. Будь паинькой…

Биф вмешался в спор. Он отвлек Бэби шариком сладкой жевательной резинки и снял с нее пальто. Ее платьице смялось во время борьбы с Люсиль. Биф одернул его так, чтобы кокетка ровно лежала на груди. Перевязал пояс и расправил бант. Потом похлопал Бэби по попке.

– А у нас сегодня клубничное мороженое, – сообщил он.

– Бартоломью, из тебя бы вышла прекрасная мать.

– Спасибо. Вот это комплимент, – сказал Биф.

– Мы с ней сейчас были в воскресной школе. Бэби, прочти дяде Бифу стих из Библии, который ты для него выучила.

Ребенок дулся.

– Иисус плакал, – в конце концов проронила она. Презрение, которое она вложила в эти два слова, делало поведение Иисуса крайне предосудительным.

– Хочешь повидать Луиса? – спросил Биф. – Он там, на кухне.

– Хочу Вилли! Хочу слушать, как Вилли играет на гармонике.

– Бэби, детка, ты нарочно себя изводишь, – оборвала ее Люсиль. – Сама знаешь, что Вилли нет. Вилли посадили в тюрьму.

– Но Луис тоже умеет играть на гармонике, – вмешался Биф. – Ступай скажи ему, чтобы достал мороженое и сыграл тебе что-нибудь.

Бэби отправилась на кухню, слегка волоча ножку. Люсиль положила шляпу на стойку. В глазах у нее стояли слезы.

– Ты ведь знаешь, я всегда говорю: если ребенок чистый, ухоженный, хорошенький, тогда он и ласковый, и способный. Но если ребенок грязный и уродливый, ничего хорошего от него не жди. Я вот к чему: Бэби стыдится, что потеряла свои кудри, и этой повязки на голове и потому выкамаривает почем зря. Не хочет учиться декламации и вообще ничего делать не желает. Так переживает, так переживает, просто сладу с ней нет.

– Если ты не будешь к ней постоянно цепляться, она придет в себя.

Наконец он усадил их в кабинку возле окна. Люсиль ела утку, а Бэби подали тонко нарезанную грудку цыпленка с морковью и манную кашу со сливками. Девочка нехотя ковыряла еду и пролила молоко на платьице. Биф посидел с ними, пока в ресторан не повалил народ. Тогда ему пришлось встать на свое место и следить за порядком.

Люди едят. Широко раскрывают рты и заталкивают туда пищу. Как там было сказано? Он недавно прочел фразу: «Жизнь – это только приобретение, питание и воспроизводство». В зале было полно. По радио передавали джазовую музыку.

Наконец вошли те двое, кого он ждал. Первым переступил порог Сингер – очень прямой и элегантный в своем сшитом на заказ выходном костюме. Сзади, чуть не вплотную, следовал Блаунт. Что-то в том, как они шли, поразило Бифа. Они уселись за столик. Блаунт сразу накинулся на еду, не переставая с жаром что-то рассказывать, а Сингер лишь вежливо за ним следил. Пообедав, оба на несколько минут задержались у кассы. Но потом, когда они направились к двери, то, как они шли, опять заставило Бифа задуматься. Что бы это могло значить? Внезапное озарение из самых глубин памяти заставило его вздрогнуть. Тучный глухонемой кретин – с ним Сингер иногда вместе ходил на работу. Неряха грек, который готовил сладости для Чарльза Паркера. Грек всегда шел впереди, а Сингер – сзади. Биф не обращал на них особого внимания, потому что в ресторан они никогда не ходили. Но как же он мог о нем забыть? Без конца ломать себе голову и упустить такую подробность. Углядеть букашку, а слона и не приметить. Ну а в сущности, какое это имеет значение?

Биф сощурил глаза. Кем Сингер был раньше, не играет роли. Важно, что Блаунт и Мик сделали из него нечто вроде доморощенного божка. Пользуясь тем, что он немой, они с легкостью наделяют его всеми нужными им качествами. Все это так. Но как же могла произойти такая поразительная вещь? И почему?

Вошел однорукий человек, и Биф угостил его виски за счет заведения. Но разговаривать ему ни с кем не хотелось. Воскресный обед всегда носил семейный характер. Люди, пившие в будние дни пиво в одиночку, по воскресеньям приводили жен и детишек. Часто приходилось вытаскивать высокий стульчик, стоявший про запас в чулане. В половине третьего обед подходил к концу, хотя многие столики были еще заняты. Биф стоял на ногах уже четыре часа и чувствовал усталость. Раньше он свободно простаивал и по четырнадцать часов кряду. Но, видно, он постарел. И порядком. Никакого сомнения тут нет. А можно выразиться и так: он стал вполне пожилым человеком. Еще не стариком, покуда еще нет. Шум в зале то накатывал волнами в уши, то стихал. Да, он уже человек пожилой. У него резало глаза, и будто от лихорадки все вокруг стало ослепительно ярким.

Биф окликнул одну из официанток:

– Замените меня, пожалуйста. Мне надо выйти.