Сердце — одинокий охотник

— У тебя ведь такие шикарные электрические лампы — странно, почему ты вечно сидишь в темноте?

Доктор Копленд ввернул лампочку над столом, и комната ярко осветилась.

— Мне хорошо в темноте, — сказал он.

Комната была голая, но чистая. На одном краю кухонного стола лежали книги и стояла чернильница, на другом — тарелка, вилка и ложка. Доктор Копленд сидел очень прямо, перекинув длинную ногу за ногу, и поначалу Порция тоже вела себя чинно. Отец и дочь были очень похожи — у обоих одинаково плоские широкие носы, одинаковые рот и лоб. Но по сравнению с отцом кожа у Порции выглядела совсем светлой.

— Да у тебя тут изжариться можно, — сказала она. — По-моему, зря ты подкладываешь дрова, когда не готовишь.

— Хочешь, перейдем в приемную? — предложил доктор Копленд.

— Нет, не хочу ничего, посидим и тут.

Доктор Копленд поправил на носу очки в серебряной оправе и сложил на коленях руки.

— Как ты жила с тех пор, как мы не виделись? Ты и твой муж… и твой брат?

Порция уселась поудобнее и скинула с ног лодочки.

— Длинный, Вилли и я живем очень хорошо.

— Вильям до сих пор с вами питается?

— Конечно. Понимаешь, у нас ведь свой распорядок, свой уговор. Длинный платит за квартиру. Я за свои деньги на всех покупаю еду. А Вилли заведует церковными взносами, страховкой и субботними развлечениями. Мы трое соблюдаем распорядок, каждый вносит свою долю.

Доктор Копленд сидел, опустив голову, и методично дергал свои длинные пальцы, хрустя суставами. Чистые манжеты спускались ниже запястья, тонкие кисти казались более светлыми, чем лицо, а ладони — бледно-желтыми. Руки свои доктор держал в безупречной чистоте, на них даже сморщилась кожа, словно их без конца терли щеткой и мочили в тазу с водой.

— Чуть не забыла, тут я тебе кое-что принесла, — сказала Порция. — Ты небось еще не ужинал?

Доктор Копленд тщательно произносил слова, словно процеживая каждый слог сквозь выпяченные тугие губы.

— Нет, я еще не ел.

Порция открыла бумажный кулек, который она, придя, положила на кухонный стол.

— Я принесла тебе порядочную головку цветной капусты. Думала, не поужинать ли нам с тобой вместе? И кусок грудинки прихватила, одной зеленью ведь не наешься. Ты не против, если цветную капусту тушить прямо с мясом?

— Мне все равно.

— Ты все еще не ешь мяса?

— Нет. По глубоко личным мотивам я вегетарианец, но если ты хочешь тушить капусту с мясом — пожалуйста.

Порция, не надевая туфель, подошла к столу и стала аккуратно чистить овощи.

— Господи, до чего же приятно ногам на этом полу. Ничего, если я так похожу, в одних чулках? А то лодочки ужас как жмут…

— Не возражаю. Пожалуйста.

— Ладно, тогда покушаем капустку и выпьем кофейку с кукурузной лепешкой. А себе я еще поджарю парочку ломтиков этой жирной грудинки.

Доктор Копленд следил взглядом за Порцией. Она медленно двигалась по комнате в одних чулках, снимала со стены начищенные сковородки, раздувала огонь, отмывала капусту. Он приоткрыл рот, хотел что-то сказать, но снова сжал губы.

Наконец он спросил:

— Значит, вы с мужем и братом живете по общему плану?

— Вот именно.

Доктор Копленд подергал себя за пальцы и похрустел суставами.

— А насчет детей планы у вас есть?

Порция, не глядя на отца, сердито слила воду из кастрюльки с капустой.

— Такие вещи, — сказала она, — я думаю, зависят только от бога.

Больше они не разговаривали. Порция поставила капусту с мясом тушиться и сидела молча, свесив длинные руки между коленей. Голова доктора Копленда опустилась на грудь, словно он спал. Но он не спал; по лицу его то и дело пробегала нервная дрожь. Тогда он глубоко вздыхал, стараясь придать лицу спокойное выражение. В душной комнате запахло едой. В тишине часы на буфете тикали очень громко, и, оттого ли, что об этом был разговор, они будто монотонно твердили одно и то же слово: де-ти, де-ти…

Он повсюду натыкался на кого-нибудь из этих детей — они голышом ползали по полу, играли в камешки, а те, что постарше, обнимались с девушками на темных улицах. Всех мальчиков подряд звали Бенедиктами Коплендами. А вот у девочек были разные имена: Бенни-Мэй, или Мэдибен, или Беннедейн-Медайн. Как-то он подсчитал: в его честь было названо больше дюжины ребят.

Всю свою жизнь он выговаривал, втолковывал, убеждал. Вы не должны этого делать, объяснял он. Все основания к тому, чтобы этот шестой, или пятый, или девятый ребенок не появлялся на свет. Не нужно нам больше детей, нам нужны лучшие условия для тех, кто уже родился. Евгеника должна определять рождаемость у негритянской расы. Вот к чему он их призывал. Он объяснял им простыми словами одно и то же, и с годами это превратилось в гневную поэму, которую он знал наизусть.

Он изучал этот вопрос и следил за развитием каждой новой теории. Он бесплатно раздавал своим пациентам противозачаточные средства. Он был первый и единственный врач в городе, который посмел хотя бы заговорить об этом. Давая противозачаточные средства, он объяснял, для чего они, давал и уговаривал. А потом принимал новорожденных, не менее четырех десятков в неделю. Их называли Мэдибен и Бенни-Мэй.

Это был только один из неразрешимых вопросов. Только один.