Сердце Пандоры

В доме тихо, только Ватсон переминается с ноги на ногу и цокает когтями по полу, подставляет морду под ласку. Я иду к себе, принимаю таблетки, переодеваюсь в домашние джинсы и футболку и иду к сыну. Планировка его комнаты такая, что с одной стороны она прилегает к комнате Полины, а с другой есть просто дверь в коридор, через которую обычно захожу я. Доминик безмятежно спит в своей кроватке: он основательно прибавил в весе, и я все время останавливаю себя, чтобы не потрогать его щеку пальцем. По пятницам я остаюсь спать с ним: дрыхну прямо на полу, чтобы в случае чего первым взять его на руки. Иногда сам делаю смеси, иногда беру ту, что Полина готовит заранее и оставляет в детском термосе, чтобы не остыла. Мы никогда не обсуждали все эти мелочи, но каким-то образом у нас получается работать как слаженный механизм.

Я слышу странный звук из-за двери в комнату Полины. Сначала кажется, что это очередной звуковой фантом, рожденный заразой, которая сидит у меня в голове, но звук повторяется. Крадусь на него, как вор, прислушиваюсь изо всех сил. Возможно, Полина говорит по телефону? Самое время для ночных сопливых разговоров с ее Поющей головой. Но нет, это точно не слова, и не смех.

Она плачет. Слышу, как душит рыдания подушкой, отчаянно глотает неосторожные всхлипы. Она очень старается не шуметь, но каждый звук так очевиден, что я запросто рисую ее в своем воображении: лежит на кровати, лицом в подушку, короткими ногтями скребет по наволочкам, дрожит и все равно прислушивается, не проснулся ли Доминик. Я кладу ладонь на дверную ручку, но так и не решаюсь войти. Не хочу. Вдруг у нее приступ недомолвок с Андреевым, а я точно не хочу быть жилеткой, в которую Полина будет рыдать о загубленной любви. И у меня нет волшебного скотча, чтобы клеить ее разбитое сердце во второй раз.

Плач сменяет какая-то возня, я отступаю от двери, но все равно недостаточно быстро, потому что она распахивается у меня перед носом, и первое, что я вижу — огромные глаза моей жены. Она слишком поздно соображает, что я стал свидетелем ее слез: вскидывает руки, чтобы вытереть потеки со щек, медлит, а потом безразлично роняет их вдоль тела.

— Здравствуй, Адам, — слышу ее сухой голос.

Я потихоньку, всем корпусом, выталкиваю Полину из детской, обратно в ее комнату. Прикрываю дверь, пока Полина идет к кровати, на ходу кое-как приглаживая выпавшие из косы пряди. Мне нравится, что дома она такая забавная: может завязывать то косы, то хвостики, или скручивает волосы в гульку на самой макушке. И почему-то это смотрится намного притягательнее, чем укладка, с которыми она неизменно появляется на любом мероприятии, где нам положено быть вместе.

— Что случилось? — без «здравствуй» в ответ спрашиваю я.

Полина стоит спиной и лишь нервно передергивает плечами.

— Просто так люди не плачут. — Первая мысль в моей голове — у нее снова случилась размолвка с сестрой. Ума не приложу, по какому поводу на этот раз, потому что после того телефонного разговора с Ириной я прервал все наши отношения, кроме показной вежливости на фотокамеры. — Проблемы с Ириной? — озвучиваю свою догадку.

— Нет! — слишком резко отвечает она.

Во мне просыпается нормальное желание просто развести руками и свалить. Мой мозг имеет работа, фонды и болезнь — не тот случай, когда хочется быть добровольно отыметым еще и собственной женой. Но она тут ревет явно больше, чем пять минут. А я все еще ее единственная семья. К тому же, я старше.

— Размолвка с Поющей головой? — Получается слишком грубо, слишком… небезразлично.

Полина перестает трястись, и я вижу, как под тонкой футболкой напрягаются мышцы спины, и «углы» лопаток выразительно натягивают ткань. Она похудела и сейчас весит даже меньше, чем до беременности.

Когда Полина поворачивается, я чувствую себя придурковатым воробьем на пути у сверхзвукового истребителя. Она явно взвинчена, накручена и перекручена, потому что молниями из глаз можно под завязку зарядить переносной аккумулятор.

— Я просто хочу пореветь, понятно?! — вспыхивает она. Еле сдерживается, глотает громкие звуки, чтобы не разбудить Доминика. Но сполна компенсирует вынужденное воздержание, обрушивая мне на грудь удары сразу с двух рук. Я даже не шевелюсь, позволяю врезать себе еще раз. — Мне просто плохо, понятно?!

— У тебя просто истерика, — спокойно говорю в ответ, и когда она явно выбивается из сил, перехватываю ее запястья.

Полина вяло пробует освободиться, но в конце концов затихает, чтобы обессиленно вздохнуть и снова уставиться сквозь меня тем самым неживым взглядом. Мне противна сама мысль, что секунду назад она была зареванной, но хотя бы более живой, чем вот это…

Ладно, ей нужно поплакать — я читал, что у женщин случаются послеродовые депрессии из-за гормонов и психоэмоционального напряжения. Ей нужна помощь хорошего специалиста.

Дождь за окном усиливается, и Полина вскидывается на отдаленный звук грома. Она любит дождь, любит сидеть на крыльце, качая Доминика в коляске, и читать книгу. И даже сейчас, когда похожа на фарфоровую куклу, что-то в ее глазах теплеет.