Сердце Пармы. Роман-легенда

Через завалы тащились поверху, посшибав ногами сучья, или обходили берегом, болотиной и травой, с лодкой на горбу, а случалось, и рубили узловатые еловые стволы в три топора, слегами ворочали комли с красной древесиной, освобождая путь — для себя и для вогулов тоже. Нет, зря Матвею казалось, что быть гонцом — это лихо пронестись сквозь парму по синей речке. Быть гонцом — означало обречь себя на муки изнурения и адовой работы, в которой забывался даже смысл того, во имя чего она вершится. В сердцах он рубил проплывающие над головой еловые лапы, крыл по-черному Нифонта и Леваша. Нифонт и Леваш отмалчивались. Похоже, они были откованы из железа.

Фадина деревня стояла вымершей, заброшенной. Все постройки обвалились внутрь, в ямы, словно сложились, как крыло летучей мыши, и затянулись мхом. Клепаный цырен размером сажень на сажень — стоивший дороже огромного гурта оленей — краснел под трухлявыми бревнами варницы, проржавевший насквозь. За Фадиной деревней терпение Матвея лопнуло.

— Хорош! — орал он. — Я вам не конь! Дайте передышки, дьяволы! Уйдем в лес, и никто нас не заметит, никакая погоня!

— А погоня-то, небось, уж в двух шагах, — словно не слыша княжича, произнес Нифонт. — Пока мы завалы разгребали, сколь они наверстать смогли, а? Э-эх…— он махнул рукой. — Шестеро троих всегда догонят…

— Значит, надо еще шибче слегой махать, — спокойно сказал Леваш.

— Куда-а?!.. Дайте дух перевести! Все жилы вытянули!..

— Малому и впрямь передых нужен, — согласился Нифонт. — Мы-то с тобой — что? Пропадай! А его надо довезти, княжич все ж.

— Некогда отдыхать, — возразил Леваш. — У Мишнева отдохнем.

— До Вычегды мы и полпути не прошли… Видать, придется с вогулами схлестнуться.

— Трое против шести? — злобно спросил Матвей.

— Не трое, — сурово поправил Нифонт. — Один. В засаде. А двое пусть вперед убегут и отдохнут, когда третий завернет вогулов.

— И кто этот один будет?

— А выбирать не из кого. Тебя князь ждет, его — епископ.

Матвей зачерпнул из-за борта воды, умыл распухшее от укусов, грязное от крови лицо.

— Тебя убьют, дурак, — сказал он. — Ты в одиночку вогулов не развернешь.

— Ежели троих-четверых подстрелю, то разверну. Авось уж не убьют, утеку в парму — ищи меня…— Нифонт задумался. — А и убьют, что ж… Князь сказал, что девок моих не бросит. Двое их у меня, Машка и Палашка, да жена.

— Не-ет! — отрекся Матвей. — Если уж встречать вогулов — так всем!

— Молод ты еще, княжич, — рассудительно возразил Нифонт. — Наше дело — позвать подмогу. А уж какой ценой, то не важно. Сначала я. Не выйдет у меня — он встанет, — Нифонт ткнул черным пальцем в Леваша. — Епископ не обрыдается. А ты беги, и беги, и беги. Ты — княжич, ты — гонец.

Они дотолкались от Фадиной деревни до завала там, где оба берега затонули в непроходимых болотах. По левую руку болота сочились бурой речкой Щугор, притоком Вишерки. Здесь половодье нагромоздило целую гору сучкастых, зеленых елей и сосен, переплетенных друг с другом.

Лодку едва-едва перекинули через стволы. Нифонт в нее не сел, остался стоять на сосне, с луком за спиной.

— Вот и местечко славное, — сказал он. — Вогулы здесь через меня не пройдут. Так что все: давайте, плывите. Дело торопит. Будем живы — свидимся.

Леваш и Матвей молча поклонились Нифонту, взялись за шесты и погнали лодку вперед, вверх по течению, дальше за повороты.

Нифонт прошелся по стволу, расчищая себе дорожку, и только присел поджидать вогулов, как их берестяные каюки появились на реке.

— Дожить не дадут…— пробормотал Нифонт, поднимаясь и стаскивая через плечо лук.

Княжич Юмшан, сын Асыки, стоял последним на второй лодке. Русские стрелы не пели знакомых песен, но он сразу понял, что это вдруг свистнуло над рекой, а потом свистнуло снова. Юмшан ничком упал на дно своего каюка.

На передней лодке двое — на носу и на корме — так и стояли одинаково, словно остолбенели от изумления, и из груди у них торчали и дрожали оперенные стрелы. А затем эти двое одинаково повалились направо, рухнули в воду и перевернули лодку.

— К завалу! — крикнул Юмшан. — Он прячется там!

Воины на его лодке опустились на одно колено, пригнули головы и мощным толчком послали лодку к завалу. Каюк ткнулся носом в еловые лапы. Юмшан, Тыран и Латып разом прыгнули на деревья, как рыси.

Но Юмшан чуть задержался, а два его манси полезли вперед, вытаскивая мечи и срубая ветви. Еще раз свистнула в хвое стрела, но мимо — она улетела в прибрежный лес, сшибая прошлогодние шишки. На другой стороне завала раздались звяк железа, крик, хрип.

Что-то плескалось рядом с Юмшаном, и он, отстранив ветку, увидел, что это третий воин с первой лодки. Воин зацепился воротом кольчуги за сучок и теперь бился, задыхаясь. Он глядел на Юмшана из-под воды, разевал рот, из которого вылетали гроздья пузырей, царапал ногтями кору ствола. Юмшан еще подождал, прислушиваясь к схватке на той стороне завала и не глядя на тонущего, а потом обернулся, спустил в воду ногу, наступил на лицо воина и притопил его еще глубже. Глаза под водой выпучились и стали совсем рыбьими.

Тогда Юмшан выпрямился и крикнул по-русски: