Сердце Пармы

В маленьком берестяном пыже сидел Бичуг – воин из княжеской дружины, который сейчас должен был стоять на страже у верхнего конца Уроса.

– Ты почему убежал? – строго спросил Мичкин.

– Страшно, князь! Поплыли быстрее со мной, сам увидишь!

– Куда? Зачем? – удивился князь. – Я не поплыву! Плыви один! Возвращайся!

Отвернувшись, Бичуг покачал головой.

Вдвоем в пыже, подгребая маленькими веслами, они проплыли мимо последнего в Уросе дома, где жил бобыль Кыртог, и вышли на камский простор. Ярко-синее небо искрилось над темной, блестящей водой. Ломаная полоса елей разделяла реку и звезды. А вдали на реке виднелось что-то маленькое и черное, тихо плывшее по течению.

– Вот это, – указал Бичуг.

Они дружно загребли, направляя пыж к плывущей коряге – так поначалу показалось Мичкину. Но когда до коряги осталось расстояние в половину полета стрелы, Мичкин увидел, что это маленький плот, на котором громоздилось что-то непонятное.

– Торум барны вагырны… – зашептал наговор Бичуг.

Мичкин сделал еще пару гребков и замер. Он увидел, что же такое находится на плоту. Там, спиной друг к другу, сидели братья Ыджит-Изка и Дзоля-Изка, посланные вестниками в русское войско. Русское копье насквозь протыкало обоих.

– В Урос! – коротко и злобно крикнул Бичугу Мичкин.

Пыж ласточкой понесся против течения к темным копнам Беличьих Гнезд.

Старик Хурхог, глава рода Тайменей, не спал в этот час. Его давно томила бессонница. Ныли кости и суставы от вечного холода и сырости. Хурхог сидел у очага и иглой из рыбьего ребра латал сеть, когда в порог стукнула носом лодка и в керку ввалился бледный Мичкин.

– Ай-Хурхог, тревога!.. – выпалил он. – Русы убили братьев Изок! Они нападут на нас утром! Надо защищаться, надо уводить женщин и детей!..

– Сядь, – строго велел Хурхог. – Успокойся.

Мичкин опустился у очага и провел ладонями по глазам. Некоторое время оба молчали.

– Теперь говори, – разрешил старик.

Мичкин рассказал о страшном плоте.

– Я тебе не верю, – подумав, сказал старик. – Русам незачем нас убивать. Мы привечаем их миром, мы открыли им двери наших домов и кладовых. Тебе почудилось. Это была коряга.

– Нет! – горячо возразил Мичкин. – Не коряга! Я не знаю, зачем русы решили поднять меч против покоряющихся. Может, они хотят нашей смертью запугать прочих – Чердынь, Редикор, Искор? Но я не ошибся. Это была не коряга, а мертвые Изки.

– Почему же ты не привел плот сюда? Почему не взял с плота какую-нибудь вещь в доказательство? Почему же хотя бы не отрезал клок волос у Изок? Я не могу тебе верить, Мичкин. Ведь ты с самого начала не хотел покоряться московитам, хотя и скрывал это. Я видел по твоим глазам.

– Уже не важно, чего я хотел, а чего не хотел, Ай-Хурхог! Беда возле самого Уроса! Надо поднимать дружину, надо увозить людей!

– Нет. Я не даю тебе на это позволения рода. Русы сильнее нас, и нет смысла драться с ними. А если мы побежим из Уроса, то они решат, что мы в чем-то перед ними виноваты, и отомстят: разрушат дома, вышлют погоню, убьют оставшихся или отставших. Мы встретим московитов в Уросе. Это решение рода.

Мичкин вышел из дома Хурхога и прыгнул в лодку. Он сел на скамейку и в отчаянье обхватил руками голову.

– В чем дело, Мичкин? – осторожно спросил Бичуг.

– Род мне не верит. Хурхог хочет оставить всех людей здесь. – И перед внутренним взором Мичкина вдруг предстали лица Ротэ, жарившей над очагом рыбу на палочках, Ерика, с открытым ртом глядевшего на самоцветные закатные волны. – Нет, я князь, и у меня есть своя воля! – вдруг злобно крикнул Мичкин. – Бичуг, ты сам видел мертвецов. Ты веришь, что я хочу спасти Урос?

– Верю, князь, – кивнул Бичуг.

– Тогда мы сейчас будем поднимать мою дружину. Мы выйдем на Каму и перед Уросом примем бой с московитами. Когда люди Уроса увидят, что льется наша кровь, они осознают опасность и побегут. Пусть не жилища, не припасы – но жизнь свою они спасут. А мы должны драться сколько сможем, чтобы сдержать русов, пока наши уходят. Так?

– Так, – сказал Бичуг.

Мичкин помолчал, нервно переплетая пальцы.

– Мы можем погибнуть, – наконец произнес он. – И скорее всего мы погибнем. Но мы должны идти, так?

– Так, – хрипло подтвердил Бичуг.

– Я князь, и я должен в первую очередь думать о людях, хотя у меня есть жена и сын. Как ты считаешь, пойдет ли моя дружина за мной ради всех людей Уроса, или каждый мужчина предпочтет скорее спасать своих, а прочих предоставить их участи?

– Я не знаю, – мрачно ответил Бичуг. – Наверное, будут и такие. Но я пойду с тобой.

До рассвета Мичкин метался по Уросу, поднимая спящих людей и собирая свою дружину. От суеты, от того, что ему пришлось много раз повторять одно и то же: «Бегите! Идут московиты! Бегите! Идут московиты!» – его тревога померкла, сменившись досадой на неповоротливость сородичей, на их страх, лень, неверие. Когда поголубели ельники на дальнем берегу, а один край Камы засиял рассветным серебром, из лодочных сараев дружинники начали выводить длинные каюки. Мичкин поплыл к своему дому.

Ротэ и Ерик спали. Мичкин потряс Ротэ за плечо.

– Вставай! – твердил он. – Вставай скорее! Бери сына и беги!