Сердце Проклятого

Он был немного выше Иегуды и значительно шире в плечах, но при этом не настолько, чтобы возвышаться. От него исходил едва заметный запах пота, в движениях просматривалась уверенность, в углу рта Иегуда рассмотрел прилипшее чечевичное зернышко.

Раб. Но раб первосвященника Иудеи. Иногда для того, чтобы быть влиятельным, вовсе не надо быть свободным. Скорее уж, наоборот.

Когда Иегуда вышел из тени и попал в свет факела, который держал дюжий стражник, в глазах раба первосвященника мелькнула тень узнавания, но Малх на миг отвел взгляд, а когда снова посмотрел на позднего гостя, то по его лицу уже нельзя было прочитать ничего.

— Говори, человек…

— Я слышал, что люди первосвященника ищут проповедника, который называет себя Царем Израиля.

На лице Малха не дрогнул ни один мускул.

— Возможно, — протянул он неторопливо и вытер углы губ, смахнув след недавней трапезы. — Ты знаешь, где его найти?

— Возможно, — повторил Иегуда, копируя интонацию раба первосвященника.

— И готов мне об этом сказать?

— Твоему хозяину…

— Моего хозяина ты не увидишь, — усмехнулся Малх. — Он не станет слушать такого, как ты… Но, будь уверен, то, что ты скажешь мне, сразу станет известно ему. Как зовут того, кого по твоим словам, мы ищем?

— Его зовут Иешуа по прозвищу га-Ноцри.

Малх удовлетворенно кивнул своей крупной головой.

— Это он. Да, ты говоришь правду. И чего ты хочешь, человек? Я надеюсь, денег? Потому что ничего другого я тебе дать не смогу…

Иегуда ухмыльнулся, разглядывая бугристое лицо собеседника.

— Деньги? Это было бы неплохо.

Раб первосвященника пожал плечами.

— Конечно, неплохо. Жди меня здесь.

Массивная, окованная медными полосами дверь дома Каиафы закрылась.

Иегуда снова оказался в полутьме и улыбка стекла с его лица, как стекает воск с разогретой печати. Он прижался спиной ко все еще теплому камню стены и едва слышно застонал, сцепив зубы, будто от нестерпимой боли, вцепившейся в него изнутри. Он даже сделал несколько шагов прочь в попытке уйти от дверей первосвященника, но остановился, сжав кулаки, и снова вернулся к порогу.

Иегуда тяжело уселся на истертые тысячами ног старые ступени: колени не держали его. Спина и шея покрылись испариной, несмотря на ночную прохладу, мышцы на плечах окаменели и вздулись так, что ему было трудно даже покачать головой.

Это не паника, подумал Иегуда, я ничего не боюсь. Я не боюсь за себя… Кому какое дело? Этот город полон шпионами и доносчиками. Это их город, это их праздник… Евреи следят друг за другом, доносят друг на друга, убивают друг друга… Все они верят в Яхве, все обрезаны в жертву ему и исполняют Закон Мозеса, кто и как может. Но нет между ними мира на этой земле. Вот потому и правит здесь враг — Рим. Divideetimpera.[25] Одни из нас бунтуют против захватчиков, другие наслаждаются благами, которые дают им римляне, третьи всей душой принимают римский образ жизни, четвертые просто хотят, чтобы их не трогали, пятые — фанатичны настолько, что сам Неназываемый удивлен тем, как они понимают его слова.

Я пришел не в тайную службу прокуратора, не Афраний говорил со мной и будет платить мне за предательство римскими динариями. Мне заплатят иудеи, такие же как я и га-Ноцри, заплатят сиклями[26] — ведь в доме праведного нет места монетам с человеческим ликом на аверсе. Иудеи заплатят иудею за предательство иудея иудейскими деньгами. Ради чего га-Ноцри отдает себя на заклание? Кто услышит о его жертве? Кому она нужна? Разве что римлянам, которые снова загребут жар чужими руками и распнут равви на потеху тем, ради кого он обрекает себя на смерть. Даже крест, позорный крест, к которому его прибьют, будет сделан руками соотечественников. Даже гвозди, которые пронзят его плоть, будут выкованы ремесленниками-иудеями. Римская власть только огласит приговор, а римские солдаты проследят за порядком его исполнения. Все остальное сделаем мы… Сами мы…

Лязгнул засов.

Створки двери мягко и бесшумно повернулись на хорошо смазанных бронзовых петлях. Из дома на улицу хлынул поток теплого света, залил ступени, на которых сидел Иегуда, выплеснулся на мостовую… Иегуда увидел свою тень — непроницаемо черную, длинную, протянувшуюся, словно указующий перст великана — от света во тьму. Увидел и едва не завыл он отчаяния.

Он укусил себя за запястье. Сильно. Так, что почувствовал на губах соленый вкус крови.

— Эй, человек!

Голос Малха прозвучал над его головой.

Иегуда медленно встал, и тень выросла вместе с ним, прорезав двор первосвященнического дома от крыльца до самых ворот.

— Войди вовнутрь, мой хозяин хочет услышать тебя.

Лицо раба по-прежнему ничего не выражало. Маленькие черные глаза спокойно, оценивающе глядели на гостя. Лысый череп поблескивал от факельных сполохов. Теперь за Малхом стояли два левита-стражника[27], без мечей, но с дубинками из орехового дерева в руках.