Сердце Сапфо

Моя забавная маленькая Сапфо! Что мне делать без твоего смеха? Что мне делать без твоих любовных песен? Я жив — если это можно назвать жизнью, — но мое сердце пусто без тебя. Нас схватил Питтак, держал несколько месяцев, пытаясь состряпать против нас самые страшные обвинения. Некоторых из моих людей жестоко пытали, волокли обнаженными по чесальным гребням. Слава богам, тебя не было с нами. Питтак никак не мог решить, что ему делать со мной. Ему не хватало смелости убить меня, но и оставить меня на Лесбосе он не мог, а потому изгнал в Лидию, где я неплохо провожу время при дворе. Не ревнуй меня, маленькая, но мальчики-рабы здесь еще восхитительнее, чем на Лесбосе. Мальчики со смуглыми фаллосами, которые парят в воздухе, как птицы, ждут не дождутся, чтобы доставить наслаждение такому известному воину, как я. И тем не менее я все время думаю о Сапфо — фиалкокудрой, непорочной, медвяноустой Сапфо. Я хочу сказать тебе что-нибудь, но стыд не позволяет мне. Я слышал, тебя выдали замуж за какого-то старого осла. Это моя вина. Прости. Я найду способ увидеть тебя. Верю в нашу любовь!

Алкей

Я присоединила это письмо, написанное на тончайшем египетском папирусе, к моим самым драгоценным сокровищам: золотому ожерелью в виде плодов айвы, висячим золотым серьгам с дрожащими цветками и листьями, свиткам с любимыми стихами и кифаре. В последующие дни я столько раз перечитывала это послание, что мои нетерпеливые пальцы измяли папирус. Я прикасалась к письму губами, воображая, что касаюсь его губ. В каком-то смысле так оно и было.

Что может быть сокровеннее письма, написанного рукой, которую ты любишь? Слова, дыхание, поцелуи. Папирус может передать все это. Нацарапанные рукой Алкея письма поддерживали во мне жизнь. Целуя папирус, я почти что целовала его!

Таково таинство слов. Перед тобой всего лишь волокна тростника, но они передают биение наших сердец, наше дыхание. Глоток воздуха, запечатленный в вечности. Ах, это чудо письменного слова!

Когда я была маленькой девочкой, меня учили писать письма на неудобных деревянных табличках, покрытых воском. Потом, когда я стала постарше, мне позволяли писать на выделанных шкурах. От них исходил запах крови, выдававший их происхождение. Папирус был намного чище. Я любила прикасаться к его девственно-чистым листам, на которых можно писать кровью сердца.

Пока Алкей дразнил меня своими мальчиками, я могла быть уверена в том, что он меня любит. Мальчики были его защитой от страха, который овладевал им при мысли о том, чтобы отдать всю свою любовь кому-то одному. Я умела играть в эту игру не хуже его. И вот я взяла тростинку и начала:

Я зеленее травы, и, похоже, смерть в следующее мгновение мне не грозит…

Потом я стала писать ему о моей жизни в Сиракузах, но что бы я ни написала, письмо казалось недостаточно хорошим. Как я могла интриговать и соблазнять его с такого расстояния? Он предавался радостям при роскошном дворе, а я жила со старым ослом! Я писала, но судила себя так строго, что не могла отправить ни строчки. А папирус стоил недешево! Я исписывала целые листы, а потом бросала их в огонь, проклиная себя за расточительность. Я хотела очаровать Алкея словами, но что-то мне мешало. Чего я боялась? Я отдала ему сердце без («татка и, возможно, никогда не получу его назад.

Но какой прок от любви, если ее нельзя разделить? Мои мысли бегали по кругу, как щенок за собственным хвостом. Я записывала тщательно выбранные слова, а потом сжигала. Это была настоящая пытка.

Мой дед и Керкил сторговались с Питтаком, чтобы я оказалась здесь — подальше от Алкея и заговорщиков. По крайней мере, они на это рассчитывали. Как же я перехитрю их всех, если боюсь написать Алкею?