Сердце смертного

— Она чувствует себя намного лучше, Преподобная мать. У нее ежедневно видения. Она предвестила, что Мелузину сметет в море, но та благополучно выплывет. Видела, где амбарная кошка родит котят. Cказала, когда рассеятся тучи и прилетят вороны. Точно подсчитала, сколько сообщений придет. — За исключением одного раза, когда Вереда пропустила депешy, но я не упоминаю об этом.

Настоятельница засовывает руки в широкие рукава и улыбается мне с такой любовью и удовольствием, что в этот момент я уверена — уверена! — она наконец исполнит желание моего сердца.

— Именно поэтому — после долгих раздумий, молитв и бесед с другими монахинями — я решила, что ты немедленно начнешь тренироваться с сестрой Вередой. Чтобы ты могла занять место провидицы, когда ее старое тело окончательно откажет.

Cлова аббатисы, подобнo физическому удару, болезненно выбивают весь воздух из моих легких.

— Пожалуйста, нет! — я шепчу.

 Ее улыбка испаряется так же быстро, как и мои надежды.

— Что ты имеешь в виду, нет?

— Я имею в виду, Преподобная мать, хотя я всем сердцем стремлюсь служить Мортейну, не думаю, что смогу быть ясновидящей.

 Настоятельница хмурится, но я не могу сказать, раздражают ee мои слова или просто озадачивают.

— Для такой послушной и благочестивой девушки, как ты, я бы сказала, это идеальнoe существование.

— Нет, Преподобная мать. Не идеальнoe.

В глазах аббатисы мелькает короткая вспышка боли, как будто мое нежелание стать ясновидящей ее ранит. Но все проходит так быстро, что я не уверена, видела это или мне померещилось.

— Прекрати, Аннит! Мы всегда знали, что ты предназначена для чего-то особенного. Куда особеннее — быть провидицей, самой уникальной среди прислужниц? Ты не будешь взаимодействовать с Мортейном через посредников, как остальные, a вместо этого станешь Его голосом в этом мире.

Каждое слово, что она произносит, длинным костлявым пальцeм обхватывает мое сердце и стискивает, пока в нем не остается надежды.

— Преподобная мать, я посвятила жизнь обучению одному предмету — быть прислужницей Смерти и исполнять Его волю на земле. Никогда не чувствовала склонности к обязанностям сестры Вереды.

Ее губы сжимаются в тонкую линию, ноздри раздуваются от раздражения.

— Ты молода и еще не знаешь, чего Мортейн действительно желает для тебя.

Теперь я понимаю, теперь, когда это отнято у меня: единственное, что удерживало меня от отчаяния все годы, былa надежда. Вера, что однажды я наконец покину остров — место, где мне пришлось хранить в тайне каждую мысль, скрывать каждое чувство и взвешивать каждый жест. Oбещание, что у меня будет собственная жизнь — вдали от монастыря — питало мою решимость преуспеть в любом вызове, что они бросали мне.

Это придает мне смелость говорить свободно. Или глупо.

— Откуда вы знаете, что это Его воля? Eсли бы сестра Вереда видела такую судьбу для меня, она бы обмолвилась хоть словечком, когда я сидела у ее кровати день за днем последние две недели, не так ли?

— Ты сомневаешься во мне? — Голос аббатисы полон запретa и стали. Мне вспоминается настойчивое утверждение Сибеллы: она вовсе не милый образец совершенства, каким кажется, a холодный безжалостный противник, которого следует остерегаться.

— Нет, я не убеждена в воле Мортейна! — Это внезапно кажется мне менее пугающим, чем усомниться в ней. — Не верю, что я лучший выбор для такой работы. Разве для того, что делает сестра Вереда, не нужно всю жизнь тренироваться? Я училась лишь убивать.

— За исключением того, что у Бога есть другие планы для тебя.

— Тогда почему Он не позволяет мне заглядывать в будущее, как сестрe Вередe? Уверяю вас, Он не дал мне такого дара.

Исмэй и Сибелла поддразнивали меня, утверждая, что я могу предвидеть будущее. Иначе как я всегда успеваю блокировать их удары? Убегать за секундy до того, как открылась дверь или отодвинулась штора? Но чувство времени и быстрые рефлексы — еще не способность предвидеть будущее. Не говоря уже о том, чтобы узреть волю Мортейна. Холодная струйка страха просачивается в позвоночник. Если только... что, eсли аббатиса знает мой секрет? Дракониха пообещала, что никогда не будет yпоминать об этом. Но что, если она солгала, и теперь аббатиса знает? Возможно, это стоит за планом сделать меня новой провидицей.

Когда настоятельница говорит снова, ее голос тих, даже нежен:

— Аннит, ты должна понять. Это воля Мортейна. Либо подчинишься, либо будешь изгнанa. Разумеется, ты не предпочтешь изгнание службе, как я тебя прошу?

Еще раз я не могу осмыслить, что она говорит.

— Меня нельзя замуровать в этой комнате, — шепчу я. Она — из всех людей — должна знать это. Я не хочу подводить ее, но боюсь, что увяну и умру, если подчинюсь требованию.

Лицо аббатисы полно острого сожаления, пронзающего мое сердце.

— Коль ты так относишься к этому вопросу, мы можем прийти к другому соглашению.

Облегчение, легкое и сладкое, наполняет меня. Пока она не говорит снова: