Сердце солдата (сборник)

Оказалось, что Лапин остановился в номере семьсот сорок девятом. Сначала Юзиков хотел забежать к себе, умыться, переодеться с дороги, но потом махнул рукой и, как был с чемоданом, поднялся на пятый этаж.

Еще внизу, стоя у окошечка дежурной, он приготовил сердитые слова, которые скажет каждому из этих шалопаев. Прежде всего скажет, что разочаровался в них, что на фронте был о них лучшего мнения и что вообще со старыми друзьями так не поступают… Но у самой двери 749-го передумал. Пожалуй, так будет слишком… Еще неизвестно, почему они молчали. Лучше так: войдет и скажет «здравствуйте» и будет ждать, что скажут они и как станут себя вести. В конце концов и у него своя гордость имеется…

Дрогнувшими пальцами Юзиков поправил ворот рубашки, одернул пиджак, застегнул его на все пуговицы и только тогда позвонил.

Дверь открыл пожилой, почти квадратный человек с головой, похожей на хорошо вымытое гусиное яйцо. С минуту или больше оба молча смотрели друг на друга. Потом человек сказал:

— Что-то не узнаю. Может, Золотайко из второй палаты?

— Мне нужен Лапин, — сказал Юзиков, — Костя Лапин. Он здесь живет.

— Лапин — это я, — сказал мужчина, — только почему Костя? Меня Григорием зовут. Григорием Степановичем.

— Извините, — сказал Юзиков, — должно быть, в регистратуре чего-то напутали…

— Ничего, — сказал мужчина, — нынче все друг друга ищут. Да ты заходи, чего стоишь? Посиди, отдохни, до завтра успеешь найти своего Костю. Чемоданчик-то поставь, нечего его держать. Так, значит, моего тезку разыскиваешь? А в какой части служил?

— В семнадцатой дивизии, сто шестьдесят четвертом полку.

— Что ты говоришь? У меня ведь там приятель был! Ну, не то чтобы приятель, а хороший знакомый, командир полка Овсянин. Он у меня в госпитале лежал. Ты-то его помнишь?

— Как не помнить! — сказал Юзиков, и брови его грозно нахмурились. Лапин не заметил, обрадованно хлопнул Ефима Григорьевича по плечу.

— Вот видишь, и нашли общего знакомого! За это стоит выпить!

Юзиков остановил его движением руки.

— Обожди. Овсянин — не тот человек, чтобы об нем вот эдак… радоваться, что ли…

Он виновато поднял глаза на Григория Степановича.

— Ты уж извини, тебе Овсянин, может, и друг, а мне нет.

Лапин покраснел.

— Видишь ли, на гражданке все субординации…

— Не в этом дело. Виновным его считаю в одном… — он запнулся, подыскивая нужное слово, — в одной неприятной истории. В напрасной и глупой трате людей, а может, и в преступлении.

Лапин растерянно потер подбородок, прошелся по комнате.

— Может, это другой Овсянин? Тот — Яков Юрьевич.

— Он!

— Высокий такой, с большим носом…

— Да он, чего там!..

— Странно, — Григорий Степанович закурил. — У меня о нем сложилось впечатление, как об очень умном и волевом человеке.

В молчании он несколько раз прошелся по комнате, часто и сильно затягиваясь папиросой.

— Если не секрет, что же все-таки произошло?

Юзиков пожал плечами.

— Сам толком не знаю, а врать не хочу. Вот выясню до конца, тогда уж…

— Но у тебя есть основания не верить своему бывшему командиру полка?

— Есть!

— А свидетели этого его… проступка имеются?

— Имеются.

Лапин буравил его маленькими сердитыми глазками. Коротко приказал:

— Рассказывай!

Юзиков понимал, что Лапин имеет право не доверять ему, хотя и считал, что Григорий Семенович не мог узнать Овсянина настолько, чтобы стоять за него горой. Скорее всего, Лапину просто не хочется слышать плохое о человеке, с которым сдружился в тяжелое время.

Путаясь в излишних подробностях, Юзиков, как мог, рассказал все, начиная от той самой пыльной дороги, которая снилась ему по ночам, и жестокого боя у моста. Труднее всего достался конец, поскольку именно здесь для него начиналось самое непонятное, и Юзиков уже не раз пожалел, что начал этот разговор.

— Когда мы переплыли Великую, на том берегу нашего полка не было. И дальше… тоже никого не оказалось.

— Совсем никого? — удивился Лапин. — Были же наверное убитые, раненые?

Юзиков упрямо помотал головой.