Сердце странника

И зачем он солгал Витьке о том, что они с Верой?..

Вот еще одна глупость! Желание казаться взрослым и есть детство. Причем самое уродливое — позднее детство, осознаваемое как тяжкий груз и всеми силами отвергаемое.

Вот дурак!

Он уткнулся лицом в спинку дивана. Засопел тяжело, зажмурился.

Горечь подкатила к горлу вместе со страшным осознанием собственной слабости и никчемности. Он заплакал. Не плакал с семилетнего возраста, когда Женька Новиков вместе с пресловутым Костиком Игнатьевым оторвали ему красивый помпон на вязаной шапочке. Пускал потом слезу пару раз, но не плакал уже вот так отчаянно, навзрыд, с ощущением безграничного горя в душе.

Плакал долго и с удовольствием. А потом успокоился. Все внутри утихло, как после грозы.

«Я вернусь домой», — решил он с удивительной для себя ясностью.

* * *

«В городское управление по борьбе с компьютерными преступлениями поступило заявление от руководителя одной из столичных фирм. Потерпевший заявил, что неизвестный взломал базу данных его фирмы и нанес ей ощутимый ущерб. Также было заявлено о похищении крупной суммы со счетов фирмы. Сотрудники управления проводят расследование по данному факту. Мы же отмечаем, что за последние несколько лет преступления в компьютерной сфере становятся все более распространенным явлением. Причем преступники применяют самые разные схемы — от подсоединения к чужим телефонам до воровства номеров кредитных карт, с помощью которых в Интернет-магазинах закупаются компьютеры, комплектующие к ним и иные дорогостоящие товары…»

Валентина выключила телевизор и опустилась на диван. Никогда еще она не ощущала себя такой бессильной. Жизнь, привычная, устоявшаяся жизнь рушилась, и как бы она ни старалась собрать воедино ее осколки, ничего не получалось. Работала с трудом, хотя именно на работе забывала о проблемах. С ума, наверное, сошла бы, если бы пришлось сидеть без дела и думать о том, скольких проблем можно было бы избежать, не будь она такой безмозглой дурой. Дошло до того, что даже бывший муж Захаров взял моду говорить с ней укоризненно и свысока. «Ты, Валентина, уж извини, конечно, за прямоту, всегда была женщиной недалекой. Я тебе не раз говорил: каждый сверчок знай свой шесток. Тебе сына растить надо, а ты за мужиками гоняешься!»

Ох и разозлилась она на него! «Не твоего ума дело, за кем я гоняюсь! — кричала в ответ. — И не тебе о сыне говорить! В одном городе живем, а от тебя звонок раз в полгода! Что он от тебя, кроме алиментов, видит? А сам: бу-бу-бу, бу-бу-бу — не так воспитываешь, не так говоришь, не то делаешь. Больно умный? У самого не жизнь, а сплошная карусель. Баба там, баба здесь, баба еще где-то. И ты меня учить вздумал?!»

Танька, эта вечная свидетельница всяких скандалов в семье Захаровых (как будто носом чуяла!), еле спасла бывшего мужа Валентины от оскорблений действием, потому как та в пылу разборок имела обыкновение использовать в качестве довода любой предмет, попавший под руку.

А после Колькиного звонка так сама себя, что называется, завела, аж в груди закололо. Подруга Танька, взявшая добровольную обязанность каждый вечер «заскакивать на огонек», тут же принялась хлопотать в квартире, как в своей собственной. Достала аптечку, перерыла все кухонные шкафы в поисках целебного чая, который она, «как сейчас помнила», был где-то у Валентины.

— Вот, видишь, какие они, мужики-то, — полушепотом наставляла она, капая в стакан корвалол. — Все как один друг друга стоят. Мы для них — пустое место. Принеси-подай. Только о себе, только о себе.

Валентина, лежа на диване с мокрым полотенцем на лбу, с неприязнью констатировала, что всего две недели назад подруга восторгалась жизнью вообще и жизнью рядом с мужчиной в частности. Говорила о грустной, одинокой старости и стакане воды, который обязательно подаст в нужный момент любящий мужчина. И было совершенно непонятно, когда она была искренней — сейчас, хуля все мужское население, или две недели назад, когда мужики в ее устах представали самыми полезными созданиями, сотворенными природой.

В любом случае Валентине никого не хотелось винить в том, что болит сердце и назойливая Танька шарит по квартире. Хотелось только, чтобы сын снова вернулся в свою комнату. Забыть обо всем, вычеркнуть из памяти последние полгода.

Да вот выйдет ли?

— Так он хоть что-нибудь тебе сказал, Колька-то? Пять, шесть, семь… — выпытывала подруга, одновременно считая капли.

— Все хорошо, сказал, — в который раз повторила Валентина.

— И где это ему так хорошо, интересно? — зло пробормотала Танька. — Вот ведь, растишь, растишь, силы тратишь, головой об стенку бьешься, а где, спрашивается, благодарность? Десять, одиннадцать… Где хоть капля уважения, чуткости? Нету! Хоть ты умри тут. А что Олежек твой?

— Да я слышать о нем не хочу! — зарыдала Валентина. — Олежек! Дура я дура! Любви захотелось! Несчастья одни от нее!