Сердце трона

Я должен был предстать перед королем Эдрианом, чтобы тот одобрил мою службу в замке. Дэмьен перед тем, как отправить меня к своему отцу, предупредил, что он меня не помнит и не узнает во мне того самого прислужника.

Я шел к трону, обуреваемый сильным чувством ненависти. Я стоял перед королем, стиснув зубы и сжав кулаки. Я старался подолгу не поднимать головы, чтобы не выдать себя.

Эдриан допрашивал меня весьма равнодушно и сильно переменился в лице, когда к нему подбежала маленькая девочка, его дочь. Она держала в руках флейту и, не заметив меня, попросила у отца разрешения сыграть ему новую мелодию.

Мне казалось, король вот-вот разозлится и скажет, что занят, но этого не произошло. Он улыбнулся ей, и музыка наполнила тронный зал. Они, отец и дочь, смотрели друг на друга не отрываясь. Я помню эту песню и помню свое смятение. На моих глазах бездушный король стал любящим отцом, и я не мог понять, как это возможно. Я был в том возрасте, когда легко проводишь грань между добром и злом.

Когда мелодия закончилась, Ларрэт взглянула на меня. Ее лицо было таким невинным, оно тронуло меня до глубины души… В конце отец спросил ее, что она думает обо мне, и послушал ее, взяв меня в замок.

В тот день я впервые услышал голос совести и задумался: могу ли я отнять у Ларрэт то счастье, которого мне не удалось испытать? Потом я оправдывал себя, что Дэмьен и без моей помощи осуществил бы задуманное. Какая доля ответственности лежит на мне — на человеке, который всего лишь знал о его планах и молчал?

***

Я спал одним глазом. Но, как бы ночь ни казалась бесконечной, рано или поздно наступает рассвет. Сквозь окна на первом этаже и лестницу, ведущую к Алтарю, ненавязчиво проникает солнце. Я встаю, отряхиваюсь, надеваю плащ. Поднимаюсь, спрашиваю у охраны, не проснулся ли гость. Не успевает стражник ответить, как Эмаймон окликает меня со стороны винтовой лестницы:

— Доброе утро. — Я киваю. — Мне пора в дорогу, я хотел бы попрощаться с госпожой. Поблагодарить за прием, так сказать.

— Вряд ли она встанет в ближайшее время. Ждать нет смысла.

— Ты, я вижу, мне не особо рад, — он смеется. — Что ж, ладно. Венемерт же тебя, правда?

— Да.

— Любопытно. Имя чересчур длинное, необычное. Знаешь, мне одна легенда вспомнилась. С ней связана традиция удлинять себе имя именем сраженного врага. Вот и твое будто состоит из двух корней.

— Впервые слышу.

— Легенда, впрочем, старая… Вспомнилось, решил поделиться. А эта, как ее, служаночка с пепельными локонами… Она просто прелесть. — Эмаймон рассматривает меня внимательно, изучающе. — Хм, а ты сам-то откуда? Не с Адаса ли?

— Нет.

— Есть в тебе немного нашей породы. Знаешь, такой волевой стержень. Чего стоит только поменять пару слов в священной клятве. Еще и дважды! Я тебя уважаю.

— Не у только у вашей, как Вы сказали, породы, есть воля.

— По крайней мере, я не знаю ни одного адасца с покладистым характером.

— Я провожу Вас до ворот.

— Да, конечно. Передай нашей госпоже мои благодарности. Жаль, что в этой суматохе я не успел насладиться ее обществом.

Когда ворота за ним закрываются, я с облегчением вздыхаю. Терпеть не могу внеплановых гостей.

***

— Что думаешь насчет нее? — спрашивает Ларрэт. Она уселась на троне в ожидании мужа той девушки, которая просила помощи во время обхода столиц.

— Его бы не обвинили без свидетелей и доказательств.

— Думаешь?

— Я уже выяснил. В водном архиве, где он работал, недоставало двадцати литров воды. Столько же обнаружили в подвале его дома при обыске. По всей видимости, он уносил малыми порциями в течение нескольких лет и откладывал на черный день.

— Чтобы напоить свою большую семью.

— Это ничего не меняет. Дети не останутся сиротами, у них есть мать и родственники.

— И что делать? — она спрашивает.