Сердце в опилках

Именно тогда, впервые, его привычный мир раскололся на две половинки бытия! На тот, — в котором он жил без отца и матери, где были ободранные стены, тусклая лампочка, полуголодное существование и причитающая от беспросветности, вечно пьяная тётка. И на тот, который был перед ним на манеже…

Тихая волна покоя, радости и безопасности накатила на Пашку. Он, убаюканный, с блаженной улыбкой на лице, уснул в кресле зрительного зала, как когда-то на тёплых коленях мамы…

Долго ещё потешались над ним его школьные сотоварищи: «Надо же! Уснул в цирке!»..

…Пашку вывел из оцепенения голос Захарыча:

— Так! Вижу очередная блоха завелась в заднице! — Старый конюх заметил, как его помощник нетерпеливо перетаптывается на месте, поглядывая на дверь конюшни. На манеже в это время шла репетиция воздушного полёта, которую он любил смотреть. Точнее, он любил смотреть на воздушную гимнастку Валю, дочь руководителя номера. Но в этом Пашка отчаянно старался не признаваться даже себе.

— Куда намылился? Давненько не общались с твоим «лучшим другом» — А.А.?

— С кем это? — Пашка вскинул брови.

— С Александром Анатольевичем! Так мы Шурку когда-то называли…

— А-а… — протянул Пашка. В его глазах запрыгали чёртики, но лицо осталось серьёзным. — А я думал это что-то с туалетом связано…

— С каким «туалетом»? — пришла пора Захарыча поднять брови.

— Ну, как же — «а-а…»

— Тьфу ты, балабол! — Захарыч понарошку замахнулся уздечкой, которую он проверял, поднеся к глазам…

Старый конюх, повидавший на своём веку многих служащих по уходу за животными, не мог нарадоваться на своего помощника. Он видел — насколько тот старательный и обязательный. Пашка ни разу не проспал на работу, что было не редкостью у других — работа требовала о-очень ранних подъёмов. То, что иные делали за часы, Пашка, качественно, и с какой-то природной лёгкостью, выполнял за минуты. Весёлый, беззлобный, вечный выдумщик, он притягивал людей и сам тянулся к ним, словно отшельник, изголодавшийся за время своего одиночества…

— Овощи почисти! — Захарыч пытался придумать занятия для своего подопечного, лишь бы тот не шатался по цирку, вечно попадаясь на глаза вездесущему инспектору манежа.

— Уже! Вон — в ведре.

— Овёс…

— В тазах!

— Подмёл?

— Захарыч, ты чего? Ты же по чистому ходишь!..

Захарыч всё никак не мог придумать чем занять Пашку. Он крутил и так и сяк. На конюшне, как всегда, царил идеальный порядок и всё сияло чистотой. Вдруг ему пришло на ум:

— Во дворе, в грузовом прицепе, сено в тюках. Не дай бог дождь пойдёт — сопреет. Давай-ка его, потихоньку, сюда, на конюшню. Вот — угол, как раз свободный. А то униформу не допросишься, да и не их эта работа. — Захарыч был доволен своей придумкой. На час-полтора Пашка был при деле. А там и до представления рукой подать — некогда будет «пешком ходить», там бегать приходится…

— М-да, Захарыч, — «осенило» тебя! — Пашка обыграл слово «сено».

— Давай, давай, трудись! — Захарыч не оценил каламбура, продолжая возиться с уздечкой. — На всё про всё тебе — два часа. Время пошло! — как в армии скомандовал Захарыч.

— Йес, с-сэр! — козырнул Пашка, как делали это в американских боевиках. — Управлюсь в семь секунд!..

Пашка вздохнул, поняв, что Валентину ему сегодня придётся увидеть разве что на представлении…

Молодого служащего, притчу во языцех программы, замечала не только Валентина, но и её партнёры. Помощник Захарыча почти ежедневно сидел где-нибудь в самых верхних рядах цирка и тихо наблюдал за репетицией воздушников. Валентина как всегда заразительно смеялась, а у Пашки от этого в районе груди пробегала то горячая, то прохладная волна, словно это он летал там, под куполом. Но сегодня кресла последнего ряда цирка пустовали. Репетиция воздушного полёта шла своим чередом…

Отец Валентины подал команду к исполнению трюка. Он раскачал ловиторку и хлопнул в ладоши:

— Ну, давай, Валя, дай хороший отбой, чуть задержи отход, потом — заднее. Готова? Ап!..

Валентина мелькнула под куполом чёрной птицей в белых пятнах магнезии на тёмном репетиционном трико. Выкрутив сальто, она пришла в руки к ловитору, качнулась к откосу сетки и вновь вернулась на гриф трапеции. Через мгновение она вновь стояла на подвесном мостике и дурашливо делала «комплимент» пустому залу.

— Молодец, Валентина, неплохо! — Отец гимнастки довольным покачивался в ловиторке.

— Браво-о! — Аплодируя, и так же поддерживая игру, дурашливо кричали на противоположном мостике партнёры Валентины. Особенно старался самый молодой светловолосый гимнаст, недавний выпускник циркового училища, извечный хохмач Женька:

— Брависсимо-о! — громче всех вопил он, и продолжал комментировать:

— Ложи рыдают! Первые три ряда партера от восторга писают, а на галёрке — наблюдают радугу! — Женька явно намекал на то место, где обычно сидел Пашка. Репетиции известного воздушного полёта «Ангелы» всегда проходили весело и куражно…