Сердце в виде часовой пружины. Игры богов

– Ахаб сказал мне следующее: "я был скромным чужестранцем когда приехал сюда, но Рим стал моим домом. Боги Рима стали моими богами, а люди Рима – моими согражданами. Сегодня священный день Сатурналий, когда все мы делаемся равны перед божественным роком. День равновесия в природе и в людских сердцах. Этот день не должен быть омрачён тяжбами и скорбью. В этот самый день я хочу принести жертву. Моя жертва будет такова, что я облегчу бремя этого славного солдата о делах которого я не ведал. Я уменьшу ему долг вдвое и продлю ещё на год. "

Таверна взорвалась восторженными криками…

Я опять посмотрел на него.

– Да-да… именно так я и сказал, – поддакнул набатеец.

Марк Деций поднял голову, не веря тому, что он только что услышал.

– Речь, достойная римлянина! – послышалась реплика из толпы.

– Милосердный Ахаб! – воскликнул один из его дружков.

– Благочестивый Ахаб! – поддакнул другой, зевая, разбуженный возгласом первого.

Люди подходили и похлопывали его по спине.

– Уж кто-кто, а я-то давно знал, что этот меняла не так прост, – гнусаво изрёк пожилой римлянин, прищурясь и потрясая перстом. – За маской простачка прятался мудрый лис. Клянусь Диоскурами, такие люди нужны нам!

Послышались рукоплескания. Ахаба распирала гордость.

– Конечно же, друзья мои… всё правда, я такой и есть… но не стоит благодарности… – бормотал он, рассеянно раскланивался с правдоподобной скромностью. Он мгновенно перевоплотился и теперь был подобен греческому актёру, чей образ по воле Мельпомены вдруг стал им самим –  муза подменила его прежнее естество и отчасти повредила его разум. И даже ревнивая супруга смотрела теперь на Ахаба с восхищением и готова была простить ему всё, ибо после моего рассказа в её подведённых сурьмой глазах стал проглядывать огонёк гордости за неверного мужа и желание хоть быть как-то сопричастной к римской истории.

Я сделал знак успокоиться.

Толпа замолчала. Я повернулся к солдату.

– Марк Деций, – сказал я. – За твои деяния на поле брани и в мирное время я буду ходатайствовать перед префектурой о справедливости. Тебе предоставят на выбор земельный надел за городом, либо жилье в Риме с правой отсрочки ренты на полгода. И да благословят тебя боги.

Оглушительные крики восторга сотрясли заведение Ахаба. В воздух полетели венки, маски и ленты. Марк Деций закрыл лицо руками. Софрония плакала навзрыд.

Так это закончилось. Так комедия стала трагедией, а трагедия – фарсом со счастливым концом. Все изменилось за короткий период времени как погода в Лигурии в мартовские календы, когда свозь хмурое небо вдруг быстро пробивает яркое солнце. Таков Рим – амальгама страстей, постоянная череда обстоятельств и превращение одного в свою противоположность, а затем наоборот.

Никто не узнает о них, ибо историки напишут лишь о великих. Жизнь простых горожан растворится во времени как капля в море; их истории сольются и смешаются, сделавшись океаном Памяти – туманным как Стикс и мутным как воды Тибра.

На этом история в таверне закончилась.

Но это ещё не конец всей истории.

                                                                           ***

Я вышел из заведения набатейца с чувством исполненного долга.

Моя речь и последующее разоблачение произвели сильное впечатление. Одна моя речь была вымыслом, а другая правдой. Мне удалось соединить обе воедино, как члены в теле химеры так, что никто не знал, где кончалось одно и начиналось другое и так, что ни у кого не возникло ни малейшего недоверия к моим словам.

… впрочем, были и те, кто догадывался что к чему. Они остановили меня недалеко от таверны.

Это был Марк Деций с женой и детьми.

– Назови своё имя, друг, – сказал он. – Назови своё имя, чтобы я знал для кого мне сделать жертву Юпитеру.

Я молчал. Мы смотрели друг на друга.

– Ты храбрый солдат, Марк Деций, – произнес я. – А Валерий Марцелл был великим командиром.

– Назови своё имя, достойный человек, – сказала его жена. – Если в моем чреве снова зародится жизнь и это будет мальчик, мы хотим, чтобы он носил твоё имя.

Я коснулся её щеки. Она схватила мою ладонь и прижала сильнее.

– Ты славная, Софрония.

Я убрал руку, развернулся и пошёл прочь.

Они стояли и смотрели мне вслед.

Сделав шагов пятнадцать, я остановился и повернулся:

– Меня зовут Луций.

                                                                            ***

Я направлялся на Палатин, где начиналось основное торжество.

Когда я миновал святилище Кастора и Поллукса, то недалеко от переулка, ведущего на Викус Селена, я почувствовал, как сзади чья-то рука ухватила меня за правое плечо. Я замер. Моя левая рука потянулась под плащ, где на поясе висел кривой пергамский нож; его ковка способна крошить камень и пробивать металл. Моим учителем был перс Фарназ, он обучил меня искусству ножевого боя, которое выручало меня не  раз, когда жизнь висела на волоске.

Я выхватил нож и резко развернулся, направив остриё к горлу того, кто меня остановил…

Я узнал его. Это был тот человек, который сверлил мне спину взглядом в таверне Ахаба.  Он был худ и выше меня на полголовы. Он широко расставил руки, показывая, что невооружен и настроен дружелюбно. У него был вполне беззаботный вид.

– Луций Капитул? – произнёс он и широко улыбнулся.

Я убрал нож и вопросительно посмотрел на него.