Сердце врага

— О, вы совершенно восхитительны, дорогам моя! Если бы я не боялся дурной игры слов и смыслов, я бы даже сказал — сногсшибательны…

Он опять читает ее мысли! Понизив голос до ядовитого шипения, чтобы не слышали стражники в парадных доспехах, выстроившиеся парами на всем пути следования гостей, Палома отозвалась:

— Для человека, которому все равно, Месьор, вы слишком часто поминаете свое увечье…

Возможно, это прозвучало зло: у него стал обиженный взгляд. Карлики, которые тоже слышали ее, всем своим видом изображали негодование. Но брать назад свои слова Палома не собиралась.

— Тебе следует решить раз и навсегда, Грациан, хочешь ли ты вызывать страх — или жалость. И то, и другое сразу не получится!

Он молчал так долго, что она была уверена, что задела его всерьез. Чтобы скрыть неловкость, Палома принялась с независимым взглядом крутить головой, но окруженная каменными стенами, пустая мощеная площадь мало располагала к созерцательству. Вход в замок был ярко освещен, там толпились какие-то люди — должно быть, гости, подошедшие чуть раньше. Сзади донесся гомон голосов — другие приглашенные нагоняли их. Теперь, даже если Грациан и собирался что-то сказать ей, он уже не сделает этого. У Паломы внезапно возникло горькое ощущение, что она упустила нечто важное…

В тот самый миг, когда новоприбывшие гости поравнялись с креслом калеки, он неожиданно взял Палому за запястье. И мягким, незаметным жестом поднес ее пальцы к губам.

Это длилось одно биение сердца. Он тут же отпустил ее руку, она могла бы решить, что ей почудилось. Месьор уже окликал нагнавшего их мужчину, дородного, с пышной, окладистой бородой. Они приветствовали друг друга, как старые друзья. Спутница бородача, повинуясь светскому этикету, а возможно, из природной любезности, немедленно взяла Палому под свое крыло.

Именно госпожа Ива ввела ее в дом графа и представила его дочерям. А затем покинула на растерзание…

— …Ваш замок очарователен. Я бы даже сказала, сногсшибателен, — с тайной усмешкой, смысла коей та не могла понять, заметила Палома Эвлалии. Навыки придворной беседы возвращались сами собой, всплывая из глубинных слоев памяти, и вот уже девушка ловила себя на том, что искренне наслаждается всем этим. — Он не похож ни на один дворец, что мне доводилось видеть прежде!

— О, он очень мил, это правда. — Маленькая, хрупкая, с огромными распахнутыми глазами, младшая дочь графа походила на ребенка, украдкой пробравшегося на взрослый праздник. Когда она походя сообщила новой знакомой, что у нее растет пятилетняя дочь, Палома была потрясена. — Вам стоит поговорить об этом с папой. Потом, я представлю вас… Ничто не доставляет ему такого наслаждения, как рассказать новому человеку о своем детище. Ведь, вы же знаете, замок совсем новый, его начали строить, когда папа пришел к власти. Раньше был этот ужасный дворец, где сейчас живет один бедняжка Грациан, ну, вы знаете… О, там так жутко, каждый раз, когда я там бываю, я ему говорю, Грациан, душа моя, пора тебе перебираться из этих казематов, мы найдем тебе уютную башенку, чтобы ты мог…

— Башенку? — Палома удивленно сдвинула брови, с трудом вычленяя жемчужины смысла из непрерывного журчания Эвлалии.

— Ну, да. В этом весь смысл, почему замок такой необычный. Вам стоит посмотреть при дневном свете. Стены ограждают всю площадь целиком — а внутри башни, башни, башни… Есть высокие и низкие, но все они отдельные, хотя и соединены галереями. Между ними — площади, сады, или разные пристройки. И каждая башня — для своей цели.

— И сколько же их всего? — Наемница была потрясена. Никогда прежде ей не доводилось слышать ни о чем подобном. Это должен быть муравейник, а не замок…

— Двадцать семь, — произнес уверенный мужской голос у нее из-за плеча. — А должно быть тридцать. Надеюсь, я успею закончить их при жизни. Эвлалия, дитя, представь меня своей прелестной подруге.

— Ее зовут Палома, папа. Палома, познакомься, граф Лаварро, мой отец.

Она обернулась.

Чего она ожидала? Трудно сказать. По скупым рассказам Конана — ничего хорошего. Властолюбец, интриган, возможно, убийца.

С другой стороны, она видела Коршен. А город может многое рассказать о своем правителе. Так вот, город выглядел опрятным и сытым, возможно, изнеженным — но не прогнившим.

Поэтому она не знала, чего ожидать от графа Лаварро Коршенского. И теперь поняла, что он нравится ей.

На вид правителю было лет пятьдесят пять, у него была выправка солдата и обветренное лицо человека, который не побоится спать под открытым небом. Густая, слегка редеющая шевелюра была тронута сединой, но волосы еще сохранили золотисто-каштановый цвет. Глубоко посаженные глаза смотрели прямо и словно бросали вызов — осмелится ли собеседник быть столь же открыт. Палома, не колеблясь, вызов приняла и вернула взгляд.